Свободная любовь. Якоб Вассерман
вокруг: каких мужчин выбирают самые лучшие из женщин? Вымогателей, пиратов, торгашей! Сколько дают любви – столько и требуют взамен… Я же не требую ничего от этой женщины; я бескорыстно отдаю ей свою верность, свои заботы, всего себя. Каждое настоящее счастье есть рабство.
– Это правда, я тоже часто об этом думал, – заметил Ксиландер.
Вандерера возмущала истерическая откровенность Зюссенгута. Он встал и начал беспокойно ходить между столами. Его мысли упорно возвращались все к одному и тому же образу. Он потерял всякую силу воли и способность рассуждать; хотел уехать из города, хотел писать, чтобы высказаться, но какие мог он делать признания? Решения, одно другого безумнее, приходили ему в голову. Хриплым голосом приказал он подать чернил и бумаги, написал Ренате письмо, запечатал и тотчас же поручил кельнеру опустить в ящик. До него по-прежнему доносился задыхающийся голос Зюссенгута, речь которого принимала все более и более пророческий характер. Он любил, когда его называли Спасителем женщин.
Медленно тянулась ночь, еще медленнее утро. В три часа Вандерер был уже в пустынных залах галереи. Он предпочел бы, чтобы вчерашнее письмо не было написано; ему казалось теперь, что он затеял какую-то игру в прятки. Он знал, что не уедет из города, но благородное самоотречение, выраженное в послании к Ренате, поддерживало в Анзельме уважение к самому себе.
Около пяти часов послышались легкие шаги по каменным плитам лестницы, и Вандерер, побледнев, замер у одной из картин. Произнесенное вполголоса приветствие заставило его вздрогнуть. Рената слегка тронула его за рукав и сказала:
– Я знала, что вы здесь.
Он беспомощно посмотрел на нее.
– Сядем, – предложила Рената, – я устала. Сгущались сумерки. Темно-красные стены, золотые рамы и взирающие с полотен лица – все это составляло особый мир, молчаливый и далекий.
– Мне хотелось еще раз прийти сюда, – сказала Рената робко, точно прося прощения. – Ваше письмо испугало меня, но и обрадовало. Мысль, что я кому-то нужна и дорога, подняла меня в собственных глазах. Но было бы лучше, если бы вы мне сказали все, вместо того чтобы писать.
– Фрейлейн Рената, я виноват пред вами. Но мною владело что-то, не подчиняющееся моей воле, какая-то слепая сила… Может быть, вы сами… Да, вы сами, сами того не ведая.
– Я понимаю вас. Вам не в чем оправдываться, – сказала, поднимая вуаль до самого лба, Рената, нервно закусив нижнюю губу. Вдруг она поднялась. – А что, если я пойду за вами, куда вы захотите, готовая на все, чего бы вы ни попросили?
Вандерер молчал как громом пораженный. Рената неподвижно стояла перед ним, лицо ее побледнело от стыда, страха и ожидания.
– Не думайте, что для меня безразлично, о ком из мужчин идет речь, – прибавила она. – Я никогда не выйду замуж за герцога. Я не могу продать свое достоинство за герцогскую корону.
Что, собственно, побуждало ее поступать так? Не выбирая, вытянула она свой жребий