.
соусом под какую-то историческую передачу, идущую по популярному каналу, так что в итоге это вышла определенно не самая ужасная прощальная вечеринка на свете.
за сто двадцать восемь дней
ВО ФЛОРИДЕ, КОНЕЧНО, БЫЛО И ЖАРКО, и влажно. Настолько жарко, что одежда липла к телу, как скотч, а пот лился со лба в глаза, как слезы. Но жара стояла только на улице, поэтому я перемещался перебежками из одного места с кондиционером в другое.
Однако я оказался совершенно не готов к небывалой жаре, которая встретила меня в Алабаме, в двадцати километрах к югу от Бирмингема, в приготовительной школе Калвер-Крик. Родители поставили наш внедорожник на газоне чуть ли не вплотную к стене моей комнаты в общаге. Это была комната номер 43. Но все равно, когда я выходил к машине за вещами, яростное солнце жгло даже сквозь одежду, создавая у меня очень живое представление об адском огне.
Втроем мы разгрузили мои пожитки очень быстро, но в моей комнате, которая, к счастью, хотя бы оказалась в тени, кондиционера не имелось, так что там было ненамного прохладнее, чем на улице. Обстановка меня удивила: я навоображал себе мягкий ковер, стены, обшитые деревянными панелями, мебель в викторианском стиле. А по факту, за исключением единственного предмета роскоши – личного санузла, – это была просто коробка. Стены из шлакоблока, покрытые многочисленными слоями белой краски, бело-зеленый линолеум в клетку – в общем, больше похоже на больничную палату, а не на общагу моей мечты. Прямо у окна стояла двухъярусная кровать из необработанного дерева с виниловыми матрасами. Столы, комоды и книжные полки крепились к стенам, чтобы мы не могли расставить все по собственному вкусу. И кондиционера не было. Я сел на нижний ярус кровати, а мама открыла чемодан, вытащила из него стопку биографий, с которыми папа согласился расстаться, и поставила их на полку.
– Мам, я сам могу разобрать вещи, – сказал я.
Папа не садился. Он был готов ехать домой.
– Дай я хотя бы постель тебе застелю, – предложила мама.
– Да не нужно. Я справлюсь. Не беспокойся. – Такие вещи нельзя оттягивать целую вечность. В какой-то момент пластырь просто необходимо отодрать – больно, но потом все, и становится лучше.
– Господи, мы же будем так скучать, – сказала вдруг мама, шагая через чемоданы в сторону кровати, как по минному полю.
Я встал и обнял ее. Папа тоже подошел к нам, и мы сбились в кучку, как птички. Было чрезвычайно жарко, мы все вспотели, так что обниматься слишком долго не могли. Я понимал, что должен заплакать, но я прожил с родителями шестнадцать лет, и первое расставание получилось запоздалым.
– Не волнуйтесь. – Я улыбнулся. – Я враз насобачусь г’варить как местный.
Маму я рассмешил.
– Только глупостей не делай, – сказал папа.
– О’кей.
– Наркотики не пробуй. Не пей. Не кури. – Он-то в Калвер-Крике уже отучился и на себе опробовал такие забавы, о которых я только слышал: ходил на тайные вечеринки, нагишом носился по сенокосу (и вечно сокрушался по поводу