Сокровища прабабушки-княжны. Игорь Жуков
статуй, забегая то с одной стороны, то с другой, с тихой яростью принялся издали наблюдать за этой возмутительной (именно такое слово пришло ему на ум) парой.
Фафик и Кусафик следовали за ним.
Вскоре впереди, спиной к наблюдателям, вынырнул из кустов, а потом опять в них скрылся ещё один поклонник Лизаветы Столетовой – профессор Тарзанов, который тоже явно за ней следил. У Семёна Семёновича не было сил отвлекаться на это ещё одно пренеприятное, хотя и очень смешное обстоятельство, – он просто машинально запомнил его.
А Лизавета мило щебетала и хихикала, склонив голову к самому плечу Кабанова-Семипильского.
Она, вообще, обожала гулять в парке или в лесу и при этом одевалась так, как иные дамы не одеваются и на бал, – в изящные свободные длинные платья и лёгкие широкополые шляпы. Лизавета называла такие прогулки «свиданиями с любимыми». Любимыми были деревья, кусты, свежая трава…
При этом её наряд не пестрил на фоне листвы или травы, а вполне сочетался с ними. Она выглядела как прекрасный, но не яркий нежный лесной цветок.
– Свидание с любимыми, значит! – гневным шёпотом крикнул поэт и тут же случайно наступил на лапу Пёсику Фафику.
– Семён Семёныч! – не взвизгнул, а только тихо проскулил Фафик. – Собачье сердце надрывается смотреть, как вы по этой легкомысленной женщине убиваетесь и кругами возле неё ходите, как ослик!
– Да уж, господин сказочник! – поддержал кузена Кусафик, которому Фафик уже успел нашептать, за кем они следят. – Что ты так нервничаешь? Сейчас дадим этому Кабану по шеям – и всё!
– Дадим! – вдруг решительно выдал совершенно мирный и очень осмотрительный Пёсик. – Или покусаем! Или напугаем!
Он, видимо, заразился драчливым духом Кусафика, и вместе с любовью к другу-хозяину в нём заговорила вздорная собачья солидарность.
«Слава Богу, что я им про профессора Тарзанова ничего не сказал!» – подумал Семён Семёнович, а вслух произнёс:
– Не надо, что вы! Подумаешь, прогуливаются! Это его и её естественное право!
– Вот пусть за своё естественное право и пострадает! – твёрдо протявкал Фафик. – А то сил больше нет смотреть на вашу унылую гнусовидность в поражённом состоянии!
Семён Семёнович ещё раз попытался уговорить собак, но они ни в какую не соглашались.
– Дадим – и всё! – сказал Кусафик. – Потому что это тоже наше… как его… естественное право! И не лезь, а то и тебе дадим!
Собаки ринулись через кусты, чтобы забежать вперёд возмутительной пары и устроить «Кабану» засаду на перекрёстке двух аллей.
Семён Семёнович бежал рядом и уже не уговаривал, а умолял их не совершать опрометчивых жестокостей. Но Фафик и Кусафик завелись до невозможности.
Тогда поэт от них отстал и пошёл навстречу Лизавете и её кавалеру.
Он предстал перед ними весь как деревянный и не то, чтобы проговорил, а прожужжал, как из кассетного магнитофона «Весна» семидесятых годов прошлого века, в котором всегда как будто насекомые пели:
– Вас,