Размышляя о Брюсе Кеннеди. Герман Кох
Берта. Мириам утверждала, что Берт – кенгуру, но вот Сара никак не хотела распрощаться с мыслью, что Берт – маленький бельчонок.
– Ты-то как там, Бен? Потихоньку?
Мириам полагала, что если будет спрашивать сама, то ей удастся избежать ответов на вопросы, во всяком случае на некоторое время.
– Да вроде ничего. Понимаешь, не обо мне речь, видишь ли…
– Вижу, нервы. – Она резко оборвала его. Ей давным-давно было известно, о чем идет речь, и она люто ненавидела, когда он словно бы устранялся и пытался воздействовать на ее чувства через детей. – Ты о воскресенье?
В предстоящее воскресенье намечалась премьера нового фильма, над которым он работал и как режиссер, и как сценарист. Три года назад она прочитала первый вариант сценария, потом второй, третий, четвертый и пятый. Потом она побывала на нескольких съемочных днях и, наконец, на первом прогоне чернового монтажа.
Позднее были еще показы, какие-то сцены убирались, менялся их порядок, появилось музыкальное сопровождение… Прошло время, и Мириам уже не могла восстановить в памяти то событие или тот случай, после которого утеряла интерес к происходившему.
Потерян был не только интерес. Но и вера в благополучный исход. В иные дни она совершенно отчетливо видела все происходящее: вот ее муж после прочтения очередного варианта сценария, после очередного предварительного просмотра вновь и вновь хочет услышать ее мнение. Ну что она могла тогда ему сказать? Что все им созданное – пустышка? Что он должен немедленно бросить это дело и заняться чем-нибудь другим?
Но она упустила благоприятный момент. Промолчала. И молчала до тех пор, пока не стало совсем поздно.
От мужа она постоянно слышала: «Что ты об этом думаешь? А не лучше ли стало, когда я вернул Элис к родителям?» Она уверяла его, что как персонаж Элис тем самым становится только интереснее. По сценарию эту Элис в молодости изнасиловали. Кто виновен, долго остается неясным. Да хоть провались она в тартарары, эта Элис, – Мириам, по сути дела, было все равно.
– Да нет, это не нервы. Понимаешь, у меня все время какое-то странное ощущение: ведь автору, как никому, прекрасно известно, насколько хорошо или плохо то, что он сделал. Но вот на премьере, хочешь не хочешь, приходится выслушивать мнение других. Ты согласна?
– Конечно. Оно всегда так.
– Знаешь, я изменил концовку, – после короткой паузы продолжил Бен.
Сначала у Мириам защемило сердце, потом она ощутила, словно кто-то норовит опустить ей на грудь тяжелую тротуарную плиту.
– Ну да… – выдавила она из себя.
Он принялся рассказывать, как ему пришло в голову перетащить в начало фильма первоначально заключительную сцену, где Элис звонит у дверей родителей, вследствие чего идея примирения уходила сама собой.
– А в конце у нас теперь другая сцена, помнишь, где она сидит в парке с сыночком. Тогда зрителю будет над чем подумать.
– Да. – Веки неумолимо смыкались, мобильник вот-вот выскользнет из пальцев, еще немного, и она провалится в глубокую кому без сновидений.