Вдали. Лия Спеллман
и теперь я могу его перезаряжать – в рюкзаке лежит пачка патронов калибра 9 мм – и, собственно, стрелять. Дергаясь от отдачи, чуть не роняя пистолет, непроизвольно сжимаясь всем телом в ожидании грохота в ушах, но все же стрелять. Достаточно неумело, ведь я пользовалась огнестрельным оружием в САМЫХ крайних случаях, обычно предпочитая ему побег или что-то бесшумное, но от этого не менее убийственное.
Я проверила, не заклинивает ли затвор, переложила патроны в карман, чтобы до них было легко дотянуться и убрала пистолет обратно в кобуру. Заскрипела зубами и, проиграв спор с самой собой, снова достала: стала тренироваться быстро выхватывать оружие из кобуры и наставлять на цель. Простор за дверью представлял собой идеальное поле для обучения, и, преодолевая ненависть к холодному куску металла у меня в руках, я целилась то из положения стоя, то лежа, то с колена, уходя ногами в мокрый снег. Знала, что в реальной ситуации всё будет иначе: дыхание собьется, прицел начнет покачиваться, руки предательски задрожат, и из пяти выстрелов максимум два поразят мишень. Но я продолжала, хотя бы ради вселения в саму себя какого-то жалкого подобия уверенности. Натренировавшись до такого состояния, что мои руки начали гудеть, я поставила пистолет на предохранитель и вернула его в дом, а сама приготовилась к ежедневной тренировке.
Мои регулярные физические нагрузки были довольно простыми: пробежаться кругом, минут так двадцать вытаптывая тропинку, наблюдая за природой и думая о чем-то своем, стараясь не зацикливаться на происходящем. Эдакий аналог медитации. Шаги стучали метрономом и мысли о рутине (приготовить поесть на пару дней вперед, починить ботинки, сходить в лес за топливом) – наиболее безопасные, не вызывающие приступов тревожности или панических атак – эхом повторяли их ритм, ровной очередью проходя в моем мозгу, словно тот был конвейером огромных размеров. Снег то чавкал под ногами, то хлюпал; после каждой пробежки приходилось исправно сушить ботинки и носки, хотя сильного их намокания я никогда не допускала.
Другим строгим требованием зомбиапокалипсиса была мобильность. Сначала мы с еще-живым-на-тот-момент братом отважно взваливали на себя баулы, пытаясь обеспечить себе безбедное существование, но идея быстро отвалилась: и, к счастью, быстрее, чем отвалились наши руки и ноги, стянутые множеством веревок и ремней. Передвигаться было неудобно, шумно, вовремя среагировать на опасность было всё равно что невозможно, и тюки вещей медленно стали опустошаться. Мы подавили голоса, нашептывающие, что без всего сразу нам не справиться; когда обстоятельства заставляли нас менять укрытие, в котором мы жили и держали все необходимое, мы обходились рюкзаками, и только в крайнем случае занимали одну руку прочным пакетом или вешали средних размеров сумку через плечо. Привычка сохранилась: один-единственный нож, лежащий сейчас в моем рюкзаке, заменял мне множество других хозяйственных вещей. Им я открывала консервные банки – иногда неудачно, проливая часть содержимого или норовя