Нетолерантность. Максим Бельский
уже не приходилось сомневаться? Какую тайну она выдала бы, назвавшись Зоей, – если это действительно было её настоящее имя?..»
Увы, убедительного ответа на все эти вопросы я так и не получил. Напротив, возникли новые вопросы, когда выяснилось, что среди убитых горем женщин, признавших на правдинском фотоснимке и позже, на опознании эксгумированного трупа, свою без вести пропавшую дочь, была далеко не одна только Любовь Тимофеевна… Имя московской героини, несмотря на все сомнения в его подлинности, увековечено в памятниках и названиях улиц. Кажется, оно присвоено даже городу. А юная минчанка, вызволявшая наших военнопленных из временного госпиталя, откуда им была прямая дорога в концлагерь, до сих пор остается Неизвестной. Неужели это имя звучит лучше, чем Маша Брускина?
Скульптор Азгур, которого партийные власти когда – то заподозрили в намерении «протащить в героини» свою племянницу, много лет спустя изваял горельеф Трифона Лукьяновича для мемориальной доски у входа в главный корпус теперь уже бывшего завода им. Ленина – довоенного Минского радиозавода, где, по свидетельству писателя Бориса Полевого, трудился этот герой Великой Отечественной. Будущий автор «Повести о настоящем человеке» встретился с ним в Берлине, где шли последние и потому особенно ожесточенные уличные бои. Солдат – белорус Лукьянович был ранен, спасая под вражеским обстрелом оставшуюся без матери немецкую девочку, и умер в госпитале.
Считается, что он, один из многих, кто совершил подобный подвиг, послужил прообразом солдата с ребенком на руках, памятник которому установлен в берлинском Трептов – парке.
Готовя телепередачу к очередному Дню Победы (в которой, кстати, участвовал и Заир Азгур, близко знакомый с автором знаменитого памятника, скульптором Евгением Вучетичем), я обратился на бывший радиозавод с просьбой найти какие – либо материалы, связанные с именем нашего героя – земляка. Как оказалось, едва ли не единственным документальным свидетельством его причастности к Минскому радиозаводу была запись в блокноте военного корреспондента, воспроизведенная позже в книге фронтовых воспоминаний Бориса Полевого. В заводских списках, как мне было сказано, человек по имени Трифон Лукьянович не значился. Возможно, корреспондент не расслышал или неточно записал либо имя, либо адрес умирающего солдата. Это, однако, не помешало имени Лукьяновича появиться не только на мемориальной доске с его, надо полагать, символическим изображением, но и в названии одной из минских улиц. Кому сегодня придет в голову подвергать сомнению обоснованность этих актов – сомнению, оскорбительному для памяти о погибшем герое…
Почему же с иными мерками надо подходить к героине очерка Владимира Фрейдина, а теперь и многих других публикаций в нашей стране и за рубежом, посвященных Маше Брускиной?
Несколько лет назад, получив приглашение на Международную книжную ярмарку в Иерусалиме, я побывал в знаменитом музее истории Холокоста «Яд ва-Шем».