Братья. Генри Хаггард
его, – заступились хранители, – он был молод и храбр и не знал истины! Верни его на землю, чтобы он очистился от грехов, позволь нам снова охранять его.
– Да будет так, – прозвучал голос. – Живи, но живи как рыцарь небес, если ты хочешь достичь Неба!
– Должен ли он отказаться от земной любви и земных радостей? – спросили ангелы.
– Этого я не сказал, – ответил голос, вещавший из сияния.
И странное видение исчезло.
Полное отсутствие сознания… Потом Годвин очнулся и услышал другие голоса – человеческие, горячо любимые, хорошо памятные. Увидел он также наклонившееся над ним лицо – самое человеческое, самое любимое, самое памятное, с чертами Розамунды. Он пролепетал несколько вопросов, ему принесли поесть и велели спать, и он опять заснул. Так продолжалось много времени. Пробуждение и сон, сон и пробуждение. Наконец однажды утром Годвин проснулся по-настоящему в маленькой комнате, которая находилась рядом с соларом, гостиной замка Холл в Стипле; здесь братья спали с тех пор, как дядя взял их к себе. Против Годвина на кровати-козлах сидел Вульф с перевязанными рукой и ногой, подле него стоял костыль. Он немного побледнел и похудел, но это был все тот же веселый, беспечный Вульф, лицо которого по временам умело принимать ожесточенное выражение.
– Я все еще грежу, брат, или это действительно ты?
Лицо Вульфа просияло, и он счастливо улыбнулся – теперь он знал, что Годвин действительно пришел в себя.
– Ну конечно, я, – рассмеялся Вульф, – у приведений не бывает хромых ног, раны – дары мечей и людей.
– А Розамунда? Что стало с Розамундой? Переплыл ли серый через залив, и как мы вернулись сюда? Расскажи мне обо всем. Скорее, скорее!
– Она сама скажет тебе все, – и, проковыляв до занавеси в двери, Вульф крикнул: – Розамунда, моя… нет, наша кузина Розамунда, Годвин очнулся. Слышите, Годвин очнулся и хотел бы поговорить с вами.
Зашелестело платье, зашуршали камыши, которые устилали пол, и Розамунда, по-прежнему красивая, но в эту минуту от радости забывшая всю свою важность, вошла в комнату. Она увидела исхудавшего Годвина, который сидел на постели с блеском в серых глазах, сверкавших на белом осунувшемся лице. У Годвина были серые глаза, у Вульфа – синие; лишь одно это различие между братьями заметил бы посторонний человек, хотя и губы Вульфа были полнее, чем у Годвина, и подбородок очерчен более резко, кроме того, он был ростом гораздо выше брата. Розамунда с легким восклицанием восторга подбежала к Годвину, обвила руками его шею и поцеловала в лоб.
– Осторожнее, – резко сказал Вульф, отворачивая голову. – Не то, Розамунда, перевязки ослабеют и он снова начнет страдать; он и так потерял достаточно крови.
– Тогда я поцелую руку, которая спасла меня, – произнесла она и, исполнив сказанное, прижала большую кисть Годвина к своему сердцу.
– Моя рука тоже принимала некоторое участие в этом деле, только, помнится, вы не целовали ее, кузина. Ну, ничего, я тоже поцелую его. Слава Господу, святой Деве, святому Петру, святому Чеду и всем другим святым, имен которых я не помню, слава за то, что они с помощью Розамунды, молитв приора Джона,