Ногти. Михаил Елизаров
по купюре, пока нам не продавали товар. А после мы считали сдачу и думали. За день мы здорово истратились, но зато многому научились. Я уже точно знал, сколько стоит стаканчик мороженого, бутылка сладкой воды или пирожок с картошкой.
Обилие транспорта, виденного только на картинках или по телевизору, совершенно очаровало нас. Мы несколько часов просто катались на трамвае. Я сидел и на красном кресле, и на сером, то поближе к окну, то подальше от него, и на двойном, и на одинарном сиденьях. Мы бы и больше катались, но на нас слишком обращали внимание.
На перекрёстках мы едва не сворачивали шеи, провожая взглядами машины иностранных марок. Каждую такую машину Бахатов называл «мерседес-бенц» – единственное название зарубежной марки автомобиля, которое он знал. Удивительно, как мы не попали под колёса – правила дорожного движения ассоциировались у меня с иллюстрацией в детской книжке: очеловечившийся светофор в форме регулировщика переводит через дорогу отряд малышей и подмигивает зелёным глазом.
Ночевали мы на новом месте, в уютном подвале старого дома. Город был настолько удивителен, что сам, без предупреждения, карал и миловал. В сухих углах подвала лежали старые матрасы, на гвоздях висела ветхая одежда. Мы нашли даже посуду и остатки еды.
Ночью нас разбудили пришельцы, несколько человек. Когда они зажгли свечу, я увидел, что хозяева подвала – немолодые или преждевременно состарившиеся люди. Среди них находилась женщина, но она мало чем отличалась от своих кавалеров.
Они действительно были все на одно лицо. Так похожи между собой бывали только дауны. Странные люди не разозлились и не обрадовались нашему появлению. Мне показалось, что они не до конца поверили в наше присутствие. Их сознание находилось где-то далеко и оттуда изредка руководило телом; в поведении и в полусонном отношении к жизни чувствовалась немыслимая умственная запредельность. Рано утром они поднялись и ушли, тихо переговариваясь на своём курлыкающем голубином языке. Вечером их число уменьшилось на одного, и голоса зазвучали печальнее.
Мне хотелось насыпать им хлебные крошки, как птицам. Бахатов отнёс страдальцам полкулька пряников. Пряники они взяли, а его не заметили, точно глаза их потеряли оптическую способность различать человека. Да и в самих обликах существ жила глубокая ископаемость и древность.
В тот же вечер в наш подвал заглянул кто-то главный. Он ещё с улицы крикнул: «А ну пошли отсюда, козлы вонючие!»
Пинками он поднял прилёгшее стадо человекозавров, и они безропотно встали. Я был уверен, что в головах ископаемых не было и тени мысли, что гнал их из подвального оазиса человек. Кричащий и дерущийся, он определялся, наверное, как метеорологическое бедствие.
Он уставился на меня и Бахатова и сказал с весёлой ноткой:
– А вы, два котяха, чего расселись? Особое приглашение нужно?
Я тоже улыбнулся, голосом успокоил Бахатова, сунувшегося было с пряником к незнакомцу. Он казался самым обыкновенным,