Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы. Юрий Мамлеев
ее плоти, ее нежного, пухлого живота… И что с ней теперь – в полуаду, во тьме полубреда?! Чем ей помочь, как спасти? Молитвой?! Поможет ли ей, такой, молитва?»
Но Люда пыталась молиться, бросалась от медитаций к медитациям… И потом с ужасом почувствовала, что она так мучается, потому что у нее возник страх за свое второе, темное «я», ибо Ира, может быть, и была для нее персонификацией такого второго «я».
Но на другой день она почти отбросила эту мысль.
Но тем не менее судьба Иры и страх за нее продолжал болезненно тревожить Люду. Родилось упорное, почти неотразимое желание узнать, что реально произошло с душой Иры, что с ней в действительности теперь. Она продолжала также молиться за нее и посылать ей потоки искренней любви от себя, чтобы смягчить ее участь, но она чувствовала: надо точно знать, что с ней, в какой она ситуации, и тогда только можно помочь… по-настоящему… Ибо, что бы ни говорили мистики, в реальном состоянии души после смерти есть что-то не только глубоко-индивидуальное, но и абсолютно непредсказуемое…
И поэтому она хотела реально знать. Но как? Не спиритическими же забавами. Она знала – тайна состояния души после смерти сокровенна и охраняется от наглого взора смертных. Она подумала: может быть, можно как-то косвенно, без вреда для нее узнать.
Но ее поток мета-страсти прервался… явлением Иры. Оно было во сне, на четвертый день после смерти, и можно было надсмеяться и сказать самой себе, что это проекция собственных переживаний, но все-таки что-то в этом «явлении» ее поразило.
Ира «явилась» наглая и развязная. И нисколько не опечаленная своей смертью.
– Что ты все обо мне молишься, дура, – сказала она Люде. – Лучше отдайся мне, чем разводить слюни…
Но на следующую ночь было другое: Иры не было, но Люда слышала ее стон, дикий, далекий и умоляющий…
Больше явления не повторились. Так или иначе, но желание Люды оставалось неизменным: идти и узнать, болезненно-напряженно узнать и охватить всю картину в своем сознании.
И она вспомнила о всех странных обитателях и посетителях дома номер восемь. Прежде всего о Мефодии и Анастасии Петровне с ее загробным домохозяйством.
«Шутки шутками, – думала она, – но этот парень и эта девочка – крепкие практики и в чем-то знатоки…»
Раньше она порой испытывала некоторую метафизическую брезгливость к ним – мол, позабыли о Духе, об Абсолюте, копаются в могильном дерьме, но теперь она почувствовала к ним некое цельное влечение. В конце концов, и раньше она поражалась им и ласкалась в их метафизической абсурдности и лихости: бог, мол, далеко, а они – рядом.
«Наседка она у нас надмогильная, – часто умилялась Люда, глядя на «Настеньку», прикорнувшую в платочке на вершине могильного холма. – И сидит она над трупами, голубушка, как кура заботливая над своими яйцами. Только что из трупиков-то высиживает?!. Хлопотунья!!»
Но теперь бешенство искания овладело ею. Да откуда известно, что они об Абсолюте «забыли». Да и мир, проявление Абсолюта, не менее бездонен и завлекателен, бормотала она. Знают, знают они, Фодя и Настя, что-то очень