Слишком женская история. Эллина Наумова
окружающих действительно может развлекать? – полюбопытствовала Алена.
– Ого! Это еще более непредсказуемая реакция! – захохотала Таня. – Обязательно обрадую ею папу. Ну, пока.
Многократно упомянутый отец популяризировал что-то научное. Он любил нестандартных и непредсказуемых приятелей дочери. Товарищ вел себя как господин, и приятели его тоже любили. В его доме привечали тех, кто умел нарисовать на салфетке шарж, напеть слова лирической песни на мотив патриотической, выдать экспромтом пару не слишком заезженных рифм. Алену, отличившуюся с огоньком, позвали в гости в ближайшую субботу.
Она без натуги поострила. Чистенько выбила из пианино нечто не очень сложное, но классическое. Поделилась невоплотимым в съедобное блюдо индийским рецептом. Все бы кончилось мирно. Но хозяин заговорил про свой тест. Дескать, вот Алена умница, избранница.
– Чья? Ваша? – взъерепенилась она.
Папа решил, что гостья кокетничает.
– Ну, коли тест мой… – протянул он и сделал строгие глаза. Надо полагать, так определялись границы дозволенного юношеству.
– Ничего не имею против теста, – заявила Алена. – Но не советовала бы вам пускать людей в дом по его результатам. Ведь со стандартным желтым огоньком у человека может ассоциироваться настольная лампа и вдохновение над листом бумаги. С менее частым зеленым – такси и исчезновение с места преступления. А с черным – верх оригинальности – наркотический кошмар. Сегодня вы не ошиблись в избраннице. Но когда-нибудь проведете вечер, которого заслуживаете своим легкомыслием.
– Мне приятна твоя забота, – усмехнулся он. – Но не настолько уж я доверчив…
– Все непредсказуемые очень предсказуемы, да? Вы упомянули Хармса, мы начали демонстрировать чувство юмора. Сказали о Моцарте, двое, включая меня, ринулись к пианино. Ну а после намека на Рерихов понеслось: йога, индийская кухня… Я уже пыталась выяснить у Тани. Ваша семья таким образом развлекается?
Он поступил так же, как его дочь. Расхохотался. Бунтарка независимо пожала плечами, вернулась к людям и самозабвенно трепалась до конца вечеринки.
«С чего я тогда нахамила? Обиделась, что раньше не выделяли, не приглашали? Ну да, была умная-преумная, а в Танином обществе не котировалась. Злилась, наверное, – подумала Алена, впервые обнаруживая, что уже не все про себя помнит. – Интересно, как моя девочка ладит с людьми? И кто учит ее музыке? Уж не Паола ли Алексеевна?»
Сама она музыкой занималась недолго. Когда учительница, Паола Алексеевна, начинала отбивать такт карандашом по крышке рояля и сквозь зубы бормотать: «Резче, тише, громче, быстрее», Алена терялась. Пальцы ее деревенели и лупили по клавишам, игнорируя нужные. Приказы и ноты не совмещались ни в голове, ни в душе. «Никакого слуха», – мрачно констатировала измученная учительница. Когда в университете преподаватель английского сообщил Алене, что ее идеальное произношение обусловлено идеальным же слухом, та удивилась.
Чем