Норильские судьбы. Владимир Васильевич Беляков
месиво кровавое. Я давай пересчитывать пальцы, и получается у меня их семь. Еще раз пересчитал, ничего понять не могу. Это потом ясно стало, кости подрезало, и они висели на коже, а я считал и торчащие кости, и кожу.
Он замолчал и, посмотрев на Пахаря, сказал:
– Табачку бы сейчас.
– Какой базар, держи, – блатной запустил руку за пазуху, достал папиросу, спички, протянул рассказчику и закурил сам. Сделав глубокую затяжку, Нестеров продолжил рассказ:
– Руку я, как мог, перевязал, даже умудрился кинуть последнюю гранату под гусеницу проходящего рядом танка. Подбросило его, и уткнулся он стволом в землю. Немцы в люк, а я их из автомата.
Бой уже шел несколько часов, меня стало вырубать, много крови потерял. Очнулся, когда санитары нас стали подбирать по полю. Живых, как я, набралось двенадцать человек из ста пятидесяти. Остальных гусеницами перепахали.
Вечером пришли машины за ранеными. Командир полка от своего имени и от имени командующего фронтом Николая Федоровича Ватутина сердечно поздравил нас с блестящей победой. Всех участников битвы внесли в списки для предоставления к правительственным наградам. И меня в том числе. Тут вдруг подходит ко мне политрук, в глаза не смотрит и так ехидно спрашивает: «А как это тебя взводный так угораздило получить ранение, что рука цела, а пальцев нет? Очень уж это на самострел смахивает».
Я остолбенел от неожиданности, не знаю, что ответить. А он повернулся к уполномоченному ОГПУ полка и продолжает: «Я думаю нельзя взводного к награде представлять. Сначала все проверить бы желательно».
Смотрю, «особиста» всего передернуло. Он точно знал, что это за говно – политрук. «Слушай, комиссар! Что ты здесь херней страдаешь? Ребята ранены, из такой передряги героями вышли. Ты глаза открой. Посмотри на это фашистское танковое кладбище,» – уполномоченный показал в сторону заснеженного поля, чернеющего дымящей, сожженной, взорванной и развороченной техники.
Политрук ответил: «Так вижу. Но кто-то взрывал, под танки ложился, а кто-то и пальцы себе отстреливал».
Такая обида меня пронзила. И я не сдержался: «Ах ты, сука трусливая!»
Не помню, как все произошло, но вмазал я ему раненой рукой от всей души. И надо было такому случиться, политрук упал и затылком ударился об ящик с минами. Сильно ударился, пока везли в лазарет в сознание так и не пришел. Через день военный трибунал дивизии приговорил меня к пяти годам. После оглашения наказания подошел ко мне «особист», снял со своей гимнастерки медаль и, глядя мне в глаза, сказал: «Ты просто опередил меня, Нестеров», – и сунул мне ее в руку.
Из-за ранения в штрафбат не отправили. Так как политрук помер, состоялся еще один суд, и тройка постоянных членов приговорила меня уже по статье пятьдесят восемь. Долго искали, к какому пункту меня привязать. Остановились на восьмом «За покушение на жизнь представителя советской власти».
Часть 9
Нестеров сделал последнюю глубокую затяжку.
– Ну,