.
есть ли на свете вуз для нестандартных людей, где обладателей патологически чутких носов учат редким профессиям дегустаторов пищи и парфюмерии? А может, изощренные Женины рецепторы – издержка возраста?
А эротические флюиды иссякают когда-нибудь?
От добра добра не ищут
Утро купалось в сиреневых тенях, сугробы казались ватными одеялами, выстеганными стежками тропинок. Восход сквозь туман золотил восточные выступы крыш. В окне третьего этажа дома напротив зашевелилась зеленая портьера, и показалась женщина с пышными волосами чуть выше плеч. Из-за яркого электрического света она была только тенью, но Санька знал, что женщина молода, и верхние пряди ее волос соломенного цвета. Она часто сидела у окна с биноклем в руках, а стопроцентное Санькино зрение и без бинокля позволило ему хорошо ее рассмотреть. Он находил женщину симпатичной, но ни разу не видел улыбающейся и никогда не встречал ее ни во дворе, ни в булочной. Теперь, возвращаясь домой в обед из спортзала, Санька оглянулся: женщина оказалась на месте. Он обрадовался – без нее известный во всех подробностях двор был бы неполон. Вот только кивнуть ей, как старой знакомой, он постеснялся.
На лестничной площадке слышались приглушенные вопли мамика. Санька открыл дверь ключом и постоял на пороге в некотором опупении. Не то чтобы домашние события сильно огорчили его или раздосадовали, – ничего необычного он в них не обнаружил. Просто Санька мамика еле узнал. Он лишь вчера начал привыкать к ее недавнему превращению из жгучей брюнетки в лимонную блондинку, и вдруг – вау! – новая трансформация. Мамик с пудреницей в руках сидела в прихожей на корточках над черепками керамической супницы и рыдала так горько, словно потеряла горячо любимого человека. Рыдала и трясла кофейно блестящей головой.
– Быть шатенкой тебе идет, – оценил Санька.
Мамик обрубила плач на высокой ноте и повернула к сыну залитое слезами лицо:
– Сашхен… иди, кушай… Там котлеты в холодильнике остались…
Санька терпеть не мог, когда она его так называла.
– Я – Санька, мамик, – напомнил он, стараясь вложить в голос как можно больше беспечности. – А Сашхен – жена завхоза Альхена из «Двенадцати стульев». Забыла?
Она, видимо, вспомнила фильм и пожаловалась голосом Эллочки-людоедки:
– Дмитриевский опять красивую вещь разбил. Ковер с краю супом испачкал… Варвар.
– У папы, как ни странно, тоже есть имя. Леонид. Можно Леня.
– Ладно-ладно, горе ты мое от ума, – мамик проворно поднялась и, всхлипывая, принялась пудрить нос. – Сам пообедаешь, мы уже покушали. Станешь котлеты греть, крышкой сковородку закрой, а то печку жиром уделаешь.
Пока Санька раздевался и слушал привычные наставления, мамик успела восстановить попорченный скорбью макияж. Наложила на губы помаду краснознаменного цвета, и Санька залюбовался. Четкая у него все-таки мамик, как из блокбастера. Жаль, что при ее киношной красоте недостатки характера