Украденные воспоминания. Екатерина Островская
этого не случилось. Воздух свободы был перенасыщен выхлопными газами и смрадом. Мимо проносились автомобили и автобусы, проходили люди, не обращая на нее внимания. Она поглядела по сторонам – и не увидела никого из знакомых. Да, глупо было предполагать, что кто-то узнает о том, что ей изменили меру пресечения, и придет встречать. Скорее наоборот, те немногие знакомые, проведав, что она находится под следствием, притихнут: не будет ни звонков, ни визитов для выражения поддержки, ни слов с пожеланием того, чтобы все закончилось как можно быстрее и благополучно для нее. Марина Степановна согласилась сотрудничать со следствием и рассказала все, что знала, а также то, чего не могла знать наверняка, о чем только догадывалась. Следователь обещал отпустить под подписку и не обманул. А еще сказал, что суд учтет ее раскаяние, сотрудничество со следствием и то, что она хотя и является участником преступной группы, все же лишь рядовой исполнитель чужих приказов…
Кабинет, в котором ее допрашивали, был тесным. Выкрашенные в серый цвет стены и узкое окошко высоко под потолком не вселяли уверенности и оптимизма.
Следователь вышел из-за стола и почесал за ухом. Брюки у него оказались мятыми, словно мужчина спал, не снимая их. Марина Степановна подумала об этом и почувствовала, что ей безумно хочется расхохотаться, и очень удивилась, потому что вообще-то ей было не смешно, а страшно. Но челюсть уже начала трястись, и Марина Степановна схватила себя за подбородок.
– Что-то еще хотите добавить? – спросил следователь мягко.
Она потрясла головой, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Марина Степановна сжала зубы, а те застучали, к тому же затряслась нога, и это было тоже смешно.
– Вы определенно что-то хотите…
– У меня дочь – инвалид первой группы, – прошептала Марина Степановна, – если со мной что-то… она…
Произнеся эти слова, женщина почувствовала, что уже не в состоянии сдерживаться. И вдруг из глаз брызнули слезы.
– А-а… – простонала она. И закричала громко: – А-а-а-а!
Затем зарыдала так, как никогда в жизни. Ее била дрожь, а из глаз летели во все стороны крупные слезы.
– Вы… вы… не… не понимаете, что если… если со мной что-то произойдет… то дочка просто умрет. Она даже пошеве… пошевелиться не… не может. У нее позвоночник сломан… она восемь лет парали…
Марина Степановна закрыла ладонями лицо и, чтобы остановить слезы, кусала свои ладони. Ей только сейчас стало по-настоящему страшно. То есть страшно было уже две недели, с тех пор, как ее впихнули в камеру. Она боялась сидеть, стоять, лежать, смотреть по сторонам и даже дышать, но в душе еще теплилась надежда. А сейчас, почему-то именно сейчас, когда следователь сказал, что ее выпустят, она, вместо того чтобы обрадоваться, испугалась до смерти…
– Помогите дочке, – прошептала Марина Степановна и упала перед следователем на колени.
Тот отступил на шаг, наклонился над столом. Вероятно, нажал кнопку переговорного устройства и произнес нервно:
– Врача в допросную,