Как жить с французом. Дарья Мийе
видя в них заговор мировой коммерции. Следовательно, мир полон удивительных возможностей. Используя одну из них, четырнадцатое февраля мы отмечали в кафе на набережной Рива-дельи-Скьявони, влюбленные в Венецию, в Италию, в февраль, а главное, в самих себя. Позади у нас был год, полный незабываемых – и в большинстве случаев оплаченных работодателями – путешествий, впереди – судьбоносные встречи и бескрайние творческие горизонты.
Кроме того, я была совершенно уверена, что это последний День святого Валентина, который я встречаю в волнующем статусе «сингл»[2]: меньше чем через месяц я должна была увидеться с человеком, за которого мечтала выйти замуж последние пять лет. А если чего-то так сильно хотеть, у этого просто нет возможности не сбыться.
Маартен – это не мужчина, это мечта. Это, как поет Шакира, «мой заслуженный приз за то, что я была такой хорошей девочкой». Он может украсить собой обложку «Мэнс Хелф», но при этом он натурал. Он выпивает шот для храбрости, прежде чем пригласить девушку на танец, и волнуется перед первым поцелуем, хотя, глядя на него, не сомневаешься, что девушки сами готовы оплатить ему неограниченный доступ к бару за одну возможность поцелуя. Когда несколько лет назад мы познакомились на турецком курорте, у меня от восторга случилась кратковременная амнезия: на четыре дня я забыла подруг, с которыми у нас была запланирована культурная программа по побережью Эгейского моря, дожидающегося в Москве бойфренда и моральные принципы, запрещающие переходить к сексу на втором свидании. Я даже забыла, кто такая Шакира, хотя при каждом взгляде на Маартена тихонько напевала фразу из ее песни.
Мы расстались легко, без слез и обещаний. В течение следующих лет перекидывались поздравительными эсэмэсками на Рождество и дни рождения и иногда писали друг другу электронные письма. Один раз он мне даже позвонил: было поздно, он одиноко сидел в баре, пил пиво и думал обо мне. Это ли не верный признак глубоких чувств! Что-то внутри меня всегда знало: через несколько лет, когда он вылечится от травм последней любовной истории, бросит курить и будет реже говорить о маме, я стану миссис Маартен Уэнс.
Несколько месяцев назад, после очередного болезненного расставания с другом по эротической переписке, я решила, что круг пора замкнуть. Пора вернуться к началу, в ту точку, где я с трудом связывала английские слова и в момент, когда он стонал: «Oh I’m coming!»[3] – на полном серьезе переспрашивала: «Where?»[4] К тому мужчине, образ которого вдохновлял меня на подвиги: электроэпиляцию зоны бикини, покупку шелковой пижамы и перекрашивание волос в золотисто-рыжий цвет. К тому, благодаря которому я заинтересовалась гобеленами, кружевами, малиновым пивом и фламандским языком. Все вокруг пожимали плечами: никому не нужное, малопонятное ответвление голландского, на котором говорят в одной-единственной области – Фландрии, где параллельно на правах государственного существует вполне человеческий французский. Но французский был мне
Single – одинокий, без пары (
«О, я кончаю!», что в дословном переводе может значить также «О, я прихожу!» (
«Куда?» (