Записки социопата. Степан Калита
младенец, извергая самые причудливые и очень громкие звуки. Сосед утверждал, что я задыхаюсь во сне, и он, обеспокоенный моим состоянием, вынужден меня будить. Уверен, он просто не мог заснуть под нашу канонаду. Ему, единственному, так и не сделали операцию. Впрочем, он и не собирался ее делать. А здоровому человеку в палате с пятью издающими звериный рык монстрами по ночам было очень неуютно. Так, должно быть, чувствовал себя Одиссей в пещере циклопа.
Над нами находилась «Хирургия глаза». Между лестничными пролетами висел телефон-автомат – единственная доступная связь с миром. Сверху к нему ползли, цепляясь за стены, люди с окровавленными повязками на глазах. Некоторые перемещались довольно бодро, стучали по ступеням палками. Сразу можно было понять, кто только начал терять зрение, а кто ослеп уже очень давно, и успел освоиться. Приходилось часто помогать беднягам набирать номер – у меня, по крайней мере, оставались на поломанной физиономии глаза, а они пребывали в кромешной тьме, или видели очень смутный мир через тусклые бельма.
Однажды я провел у автомата почти четыре часа. Слепцы выстроились в очередь, и я все крутил и крутил диск, выслушивая кошмарные рассказы об их болезни. И ни одной, ни единой светлой истории о чудесном исцелении. Они, словно, сговорились.
Чудесное исцеление, наверное, могло происходить где угодно, только не в этих мрачных стенах. Большинство врачей в чудеса не верили, только в торжество науки над несовершенством человеческой плоти. Бог, должно быть, обладает очень черным чувством юмора, раз он создал нас такими хрупкими. Но ему и этого показалось мало. Душа, заключенная в полную нервных окончаний оболочку из мяса и костей, тоже может болеть. И так болеть, что жить не захочешь. Не понимаю, как Бог может осуждать самоубийц, если сам дарует им не совместимые с жизнью страдания…
Я решил к телефону-автомату больше не ходить. Слишком много человеческих страстей обрушивались там на меня в одночасье, и они начинали меня душить. Как дурные воспоминания. Только это были даже не мои воспоминания, а память о чужих разрушенных судьбах, о страданиях и боли. С меня хватит, понял я. И больше никогда не появлялся на площадке между этажами. Иногда мне представлялись слепцы, стоящие там унылой толпой, тянущие руки к телефону на стене. Я старался о них не думать. Малодушие иногда – единственное спасение для человека, у которого душа живая…
Впоследствии я видел точно такую же боль старого, умирающего, пребывающего в отчаянии человека, видел ее каждый божий день на протяжении нескольких месяцев. И от осознания собственного бессилия и постоянной жалости, я начал пить все чаще и чаще. Жалость, мне довелось это узнать, – по-настоящему разрушительное чувство. Оно может вас даже убить, если ваша душа способна к состраданию. Тогда я начал завидовать людям, не способным чувствовать, и завидую до сих пор.
– Ну вот, значится, едем мы из Кельна на поезде с корешком из моего призыва… – разглагольствовал сосед, лежа на своей кровати.
Больше всего он любил вспоминать