Рутина. Евгений Алехин
Бывало у меня такое: покупаю вещь и настолько рад, что всем говорю, чтобы смотрели. А к тому же я изобрел слово «гоповка», пока ехал обратно. Может, не я первый, кто назвал так этот элемент одежды, но мне было не важно. Радовался находке, стоял в вагоне, поигрывая молнией.
– Так, – сказал я себе. – Отменяю слово «олимпийка». Мой стиль – говорить только «гоповка».
Теперь удержаться было вдвойне сложно.
– Посмотри на мою новую гоповку! – говорил я каждому, кого знал, получая двойной кайф от слова и от вещи.
Вот я сижу, обновленный, чистый, трезвый и довольный, опрокидываю первую рюмку в рот и думаю: выпью осторожно, а вечером попишу.
Вот я почти в сопли и обиженный на весь мир. Помню, я спорил с Сигитой, когда она о чем-то умничала. Это все поверхностно, думал я и ругался.
– Одни верхушки! Не знаешь ты ничего! – заявил я. – Сначала научись мыть посуду, потом будешь болтать! – и вышел курить.
Курю сигарету на лестничной площадке, трезвее не стал. Пьяница рядом, уперла голову мне в плечо.
– Я такая пьяная! – говорит она. – На самом деле мне двадцать пять лет, – грустно сообщила она.
– Ага, – сказал я. – Можешь мне не рассказывать.
Пьянице исполнялось тридцать или даже тридцать один, и все об этом знали. Но она говорила, что ей сегодня двадцать три. Парням было все равно, девчонки подыгрывали, а потом зло сплетничали за спиной. Во ВГИКе она скрывала, что у нее уже есть высшее образование – философское, полученное на Урале. Многие так делали, учились по второму разу бесплатно. Выглядела она правда очень свежо, как моя ровесница, даже моложе. Мы с Михаилом Енотовым придумали шутку, что Пьяница настолько отупела от выпивки, что годы стерлись не только из ее памяти, но даже с лица.
Пьяница надулась и заглянула мне в глаза.
– А сколько мне?
Я прочитал в этом вопросе просьбу трахнуть ее.
– Зачем тебе это? – спросил я.
– Сколько мне лет? – спросила она. Было понятно, что отказ не будет принят.
Она снизу, лицом ко мне, у меня в комнате. Платье задрано выше груди и иногда попадает нам в рот во время поцелуя. Осознание того, что Сигита и мои друзья сейчас где-то рядом и кто-то может начать искать нас с Пьяницей, меня по-животному распаляет. Пьяница заглядывает глубоко мне в глаза, и она очень красива в этот момент, во всяком случае, когда я смотрю из своего опьянения. Сам я возбужден не так болезненно и романтично, как обычно. Нет, сейчас – кайф, тупой и звериный. Нет и тени этой розовой муки, предвкушения тяжелейшей совместной работы, трудного романа – института, в котором сидишь за одной партой со своей девчонкой. Зато есть страсть, удовольствие от тела, желание пригвоздить его к кровати. Кажется, это длится очень долго. Мне приятно быть в Пьянице, никакой разницы в возрасте я не чувствую, кожа ее свежа и упруга, прохладна, так я это запомню. Кончить тем не менее не получается. Пьяница глубоко дышит, она стонет с такой благодарностью, что я забываю себя от возбуждения, отрываюсь от точки, в которой есть я – обида.