Пленники Амальгамы. Владимир Шпаков
все поймете. Ну? Я жду.
И как поступать? Не отстанет же, гад, по глазам вижу! Ласковые такие глаза, а на дне – лед, могильный холод!
Выход находится, когда замечаю на столе мраморный письменный прибор, на удивление похожий на тот, что был подарен коллегами к очередному дню рождения. А главное, тяжелый! Хватаю его со стола, размахиваюсь, а дальше – звон стекла и брызги осколков!
Я ожидаю репрессий, страшных наказаний, но мужик весьма добродушен, даже в ладоши хлопает.
– Браво! Соломоново решение! Точнее, решение великого Александра, разрубившего Гордиев узел! Брависсимо!
– Бросьте… – машу рукой. – Какой я, к черту, Македонский? Кстати, пора познакомиться. Вас зовут месье…
– Ковач. И без всякого месье. Просто Виктор Ковач. Себя можете не называть, я про вас все знаю.
– Так уж и все?
– Даже то, о чем вы не догадываетесь!
Только расспросить не получается, сон подходит к концу.
Ковач, Ковач… Откуда он появился? А-а, я же недавно читал в Сети про этого Ковача. Некий московский эскулап, не то чтобы светило, кандидат психологических наук, но статьи пишет смелые, дескать, вижу путь! Не метод у него, не разработанная терапия психозов, а, понимаете ли, путь! Нить Ариадны заполучил кандидат, каковой говорил про психическую смерть больного. Тотальный затвор, капсула вместо сознания, по сути – невидимый гроб, в который в силу разных причин помещена душа безумца. Он может лежать там смирно, может колотить в крышку со страшной силой, но самому ему оттуда не выбраться. И Ковач не может взломать гроб, ведь он не бог. А вот если приложить усилия с обеих сторон – есть шанс покинуть капсулу, выбраться из нее, будто бабочка из куколки.
Дабы подкрепить свои измышления, автор приводил отзывы западных коллег, писал что-то о практике в клиниках Франции и Южной Кореи, а еще грозился изложить основы терапии в следующей статье. Только не было никакой статьи, как я ни искал. Автор замолчал, на сайте остался лишь портрет, где он и впрямь выглядел мужчиной плотного телосложения. Лицо округлое, вроде как доброе, но глаза – явно не добряка. Темные глаза, глубокие, видно: человек прошел огонь и воду. Так чего ж молчишь?! Сказал «А», говори «Б»! Или ты халтурщик, голову морочишь несчастным людям? А может, того хуже, изобрел очередной способ честного отъема денег?
Портрет сохраняет безмолвие. За стеной опять слышны шаги, они делаются все быстрее, и я в страхе сжимаюсь, ожидая чего-то страшного…
4. Капитан
Зря считала голос мавром, он таки возвращается, причем в самый напряженный момент, когда мучительно размышляю над фразой, записанной в дневнике. Краски отобрали; и карандаши попрятали, чтобы «шубу», не дай бог, не попортила, остался лишь толстый блокнот на пружинке с недописанной лекцией по истории искусств. Это там было про Фидия, Пигмалиона и прочих деятелей, безжалостно выдранных из блокнота. Теперь передо мной девственная поверхность белых листов, на которые я должна излить… Тут-то и возникает закавыка – что излить? И кто будет изливать?! Кому-то смешно, наверное, от таких