Американская дырка. Павел Крусанов
своего изводящего писка. Казалось, этот мерзавец, этот иуда среди инсект, хитрит, коварно играет со мной, берёт на измор… Что, и с ним договариваться? Постепенно комар, как некое безусловное зло, принимал в моём воображении черты изощрённой индивидуальности, и это было невыносимо – встречи с безликим злом стоят человеку куда меньших нервов.
Глава третья
ООО «Танатос»
1
Я никогда не спрашивал Капитана, как удалось ему умереть, не умерев, и что покоится в его гробу на кладбище в Комарово? Во-первых, всё, что он замышлял, до того, как он это действительно вытворит, казалось невозможным, а во-вторых – моё-то какое дело?
Более того, я вообще никогда не говорил с ним об истории его преображения и ни разу вслух, даже за глаза, не назвал Капитана его настоящей фамилией. Сначала меня так и подмывало это сделать, чтобы увидеть, что получится, и попутно засвидетельствовать своё причастие к тайне, так что сдерживаться стоило труда. Потом общение с живым человеком (не ходячей легендой, не восставшим из пекла духом, а именно живым человеком) стало затмевать даже самые невероятные предположения на его счёт. А потом я привык к нему настолько, что он сделался для меня просто тем, кто есть – хотя бы и Абарбарчуком, – поскольку был интересен сам по себе, без мифологии и таинственных предысторий. То есть в жизни, как человек, он оказался занимательнее персонажа из расхожего предания. В связи с этим невольно приходилось задумываться: нет ли ошибки в том, что я принял пусть и поразительное, но всё же только внешнее сходство за свидетельство полного тождества?
Впрочем, как я уже сказал, теперь это меня не очень занимало. В конце концов, надо уметь по достоинству ценить настоящее, ведь у него нешуточная миссия – предоставлять нам материал для будущих воспоминаний.
Помещение для филиала сняли на улице Чехова, в доме, построенном в выспреннем стиле русского барокко. Дом был с симметричными причудами – балкончиками, выступами и фигурами восьми аллегорических дев на фасаде, завёрнутых в какие-то античные хламиды. Каменные барышни предъявляли прохожим различные штучки: невесть какие ботанические стебельки, рог изобилия, сплетённый из цветов венок, лиру, не то дионисийский тирс, не то кадуцей и что-то ещё не вполне определённое. Какие именно отвлечённые понятия эти девы олицетворяли, поначалу мне было решительно неясно, а поднимать специальную литературу – как обычно лень. На ум пришло даже, что одна из них изображает смерть. Ведь по античному суждению смерти не обязательно держать в руках косу, довольно порванной пряжи или того же Гермесова кадуцея, поскольку сам олимпиец – не только плут и глашатай богов, но и проводник душ умерших в Аид, а жезл его насылает на смертных как сон (последний), так и пробуждение. (Кстати, кадуцей Капитану тоже пришёлся по вкусу, но как аллюзия на Триждывеличайшего.) Однако позже выяснилось, что некогда здесь был банальнейший публичный дом, а девы, стало быть, – не более чем аллегории земных