Самая темная луна. Анна Тодд
не уходит, не двигается с места. Может, потребовать от правительства компенсацию? Они, как и положено, оплатили мое лечение, но разве оно помогло? Явно нет. Ни Сильвину, ни мне, ни парню в гробу на помосте.
«Считай в обратном порядке», – советовали нам.
«Считай в обратном порядке и думай о том, что дарит тебе радость или покой. Ощущай твердую почву под ногами. Знай, что ты теперь в безопасности», – твердили врачи.
Когда я нуждаюсь в покое, то думаю о ней. С первой нашей встречи. Помогает до тех пор, пока о себе не напоминает реальность. Тогда возникает желание наказать себя за то, что ее больше нет в моей жизни, и я еще глубже погружаюсь во мрак.
Я не успеваю закончить сеанс собственной психотерапии – кто-то барабанит пальцами по микрофону, и звук громко разносится по залу.
– Как только все займут свои места, мы приступим, – мягко и безучастно произносит распорядитель похорон.
Наверное, он говорит это по несколько раз в неделю.
Зал умолкает, и погребальная церемония начинается.
По ее окончании часть гостей выстраивается в очередь к гробу, чтобы попрощаться, но мы продолжаем сидеть. Сильвин ловит мой взгляд и многозначительно поднимает глаза кверху. Кто-то хлопает меня по плечу. Я совру, если скажу, будто внутри не вспыхивает надежда. Карина?! Хотя я уверен, что не она.
Так и есть. Глория. Стоит за моей спиной, одетая в черное платье с вышитыми по лифу белыми цветами. Я видел Глорию в этом платье раз десять, не меньше. Десять похорон. Сегодня просто день потрясений: сначала Карина, за ней Сильвин, потом проигрыш на торгах – четырехквартирный дом в предместье Форт-Беннинга, шикарная была бы сделка, – а теперь вот Глория, которая всегда наводит меня на мысли о ее муже.
– Привет, Глория. – Я встаю, обнимаю ее.
Она тоже меня обнимает, отстраняется, обнимает вновь.
– Ты как? Я за тебя переживала. Не перезваниваешь. – Глория корчит гримаску. – Сволочь, – шепчет, не отводя взгляда.
– Работы по горло, да и не люблю я телефонных разговоров, ты же знаешь.
Глория закатывает темные глаза.
– Дети скучают, ясно? И постоянно о тебе спрашивают.
Дети. От чувства вины к горлу подступает кислота, жжет.
– Я тоже по ним скучаю. – Я опускаю взгляд к ногам Глории, за которые обычно цепляется младший отпрыск. – Буду звонить чаще, я свинья.
Улыбаюсь, и она кивает, чуть ослабляя натиск.
Я ощущаю тяжесть цепочки на шее. Один жетон мой, второй – мужа Глории. У меня есть обязательства и нет прав прятаться от горьких чувств, от скорби по нему, я должен помогать его детям. Я обещал.
– Самая настоящая свинья, – с улыбкой соглашается Глория. – Дядюшка-свинья все равно должен временами нам звонить.
Она вглядывается в мое лицо.
– Я тебя не сразу узнала. Из-за этого. – Глория пробегает пальцами по щетине на моем подбородке.
– Ну да. Я теперь свободный человек. Пора и вести себя соответственно.
– Вот и хорошо. Рада тебя видеть.