Место встречи изменить нельзя (сборник). Георгий Вайнер
быстро обходил столики небольшого ресторана и, внимательно прочитав документы, тщательно осматривал владельцев паспортов и удостоверений; и взгляд его был так плотен и тяжел, что даже мне со стороны казалось, будто Жеглов ощупывает лица людей. И чувствовали они себя под его взглядом, наверное, неуютно, потому что, получив назад документ, многие облегченно вздыхали и говорили «спасибо».
Тем, у кого документов не было, Жеглов вежливо и бесповоротно твердо предлагал отходить в сторону, где их ждал безмолвный и несокрушимый Пасюк. Все они возмущались и доказывали Пасюку, что задерживать их не имеют права. Пасюк кивал головой согласно:
– Совершенно верно. Абсолютно справедливо. Алэ документы трэба носить с собой.
Я так увлекся этим зрелищем, что подошел к дверям в зал и не сразу услышал, как позади скрипнула входная дверь. Мгновенно я обернулся и увидел, что костистый швейцар тихонько задвигает вновь щеколду, а дверь в дамский туалет еще приоткрыта. Я крикнул громко:
– Тараскин, на мое место! – оттолкнул швейцара и выскочил на Самотеку.
Впереди меня через Садовое кольцо бежала женщина. Я рванулся за ней, но у скоса тротуара зацепился левым ботинком за камень, и проклятая подошва, которая все эти дни дышала на ладан, с треском отлетела. Бежать с оторванной подметкой было очень неловко, но я ведь все равно бежал гораздо быстрее женщины – смешно и говорить, непонятно, на что она рассчитывает!
– Гражданка, остановитесь! – крикнул я, но она побежала еще быстрее, и, судя по скорости, это была совсем молодая и очень здоровая женщина.
Из музыкальной детской школы на углу высыпала целая толпа детворы с родителями. Я почему-то подумал о том, что дети занимаются в три смены – до позднего вечера, – и эта совершенно неуместная сейчас мысль меня разозлила. Девица, которая и так была плохо видна в темноте, врезалась в толпу людей со скрипичными футлярами и папками. Но мои глаза уже привыкли к сумраку, и я разглядел ее светлую косынку и еще увидел, что она схватила за руку какого-то пацана, взяла у него нотную папку и чинно зашагала рядом. Приволакивая за собой совсем отлетающую подошву, я догнал их и схватил ее за плечо:
– Эй, мадам, вас касается! Я вам кричу!
– Мне? – подняла она белесые, подкрашенные карандашом брови. – А чего надо?
Мальчишка с футляром, обалдевший от происходящего, онемело смотрел на нас.
– Отдайте ребенку папку и следуйте за мной! – строго сказал я.
Девица посмотрела на меня с прищуром, видимо, соображая, что открутиться не удастся и номер ее не выгорел, хрипло засмеялась и сказала:
– Вот же суки, консерваторию кончить не дадут!.. – сунула папку в руки мальчику и пошла вместе со мной.
Я ввел ее в вестибюль ресторана, держа за руку, и грозно придвинулся к швейцару, пятившемуся к своей тумбочке у входа в туалет:
– Вы почему выпустили отсюда эту женщину?
– Так я… значит… думал… я не понял… решил, что с вами… – млел и блеял старик, и лысая хрящеватая голова его, как китайский фонарик, меняла постепенно цвета