Больно. Наталья Родная
ему не хватало воздуха, чтобы договорить, он приподнялся, шумно вдыхая.
Из её глаз хлынули слёзы, он огляделся по сторонам, понимая, что просто уснул за столом.
– Почему ты плачешь?
Она быстро высвободила свою руку, гладила его по щекам, беззвучно шевеля губами, и обессилев от волнения, прижалась к нему. Ровно и сильно билось её сердце.
– Коля! Коленька!
– Как ты меня напугала!
– Как ты меня напугал!
– Чем?
– Страшно было – ты обмяк на стуле, ноги вытянуты вперёд, расслабленные руки свисают с кресла, как в фильмах…
– Я просто уснул, откуда у тебя такие мысли?
– Не знаю… Не веяло сегодня оптимизмом от твоего настроения, тревожно стало.
– Что ты? Просто пригрелся на солнышке в тишине и задремал.
Катины слёзы, не успевая побыть круглыми слезинками, беззвучными ручьями растекались по лицу.
– Как ты незаметно плачешь – слёз не видно, только под глазами всё мокрое.
Она уткнулась головой ему в плечо.
– Тебе что-то снилось?
– Да, мама с папой, квартира на Пушкинской.
– Вы жили на Пушкинской?
– Да, квартира была здоровенной! Когда меня в детский сад отвели, я сразу спросил у воспитательницы, почему комнаты такие маленькие, если детей так много? Она пообещала, что места непременно хватит всем.
Вид из окна помню, мы на последнем этаже жили, деревья были ниже дома, мама ставила меня на табурет перед окном, чтобы я смотрел, как деревья осенью пожелтели, как снег под фонарями зимой кружит.
Иногда она включала концерт или симфонию на пластинке, говорила мне слушать и смотреть. Музыка меня отвлекала, но я замечал, что она наслаждалась именно их сочетанием. Однажды музыка неожиданно быстро затихла, мама объяснила, что это Неоконченная симфония Шуберта.
Узнавать причину недоработки композитора я не стал, но в тот же вечер нарисовал половинку дерева и половинку дома – воспитательница вернула рисунок. Я объяснил маме, что не дописал, как Шуберт, она развернула меня к папе, а сама тихонько смеялась. Папа похвалил за догадливость: «Молодец, сознательно опираешься на полученные знания!»
Мама его радости не разделила и рассказывала мне перед сном, что нельзя становиться хитрым и изворотливым, что у композитора была единственная уважительная причина не довести начатое до конца – он умер. Я спросил её тогда, как это умереть? «Никто не знает, как это, сынок, мы знаем только, как существовать, как быть, как просыпаться по утрам, а как исчезнуть, мы не представляем, наши чувства не знают, наш опыт не подсказывает этого». Помню, обнял её изо всех сил и сказал, что она никогда не умрёт, потому что у неё есть я. Она гладила меня по голове и приговаривала: «Никогда, сыночек, никогда!»
– Ты решил стать врачом, чтобы люди не умирали?
– Нет, мне было интересно корабли собирать, самолёты. Папа настаивал на конструировании, я увлекался, но сам по-настоящему не тянулся к нему, мамина лирика была от меня ещё дальше. Однажды на зимних каникулах