Радуга судьбы. Галина Турбина
эпизоды его жизни, и он вновь переживал такие чувства, как любовь, нежность, жалость, сочувствие, испытывал радость, удовольствие, наслаждение. По мере того, как эльмфейцы питались, Себастину казалось, что он опустошался, иссыхал, скукоживался, как высыхающий осенний лист. Им все больше и больше овладевало безразличие, апатия, все куда-то уплывало – и его ненависть к своим палачам и любовь к Альвине и его обида на нее и чувство не удовлетворенной мести по отношению к ней и желание жить. Все развеивалось, исчезало в дымке потерянных чувств и эмоций. Вместе с этими чувствами и эмоциями переплетаясь с ними, болезненно и тяжко тянулась и покидала его магия. Оставалось только сосущее чувство потери чего-то важного, но и это, наверное, со временем прошло бы.
Когда в затерянный среди леса потаенный храм магов из Эльмфеи ворвались сотрудники его отдела по борьбе с магическими преступлениями, он испытал чувство удовлетворения, облегчения, видимо, еще не все эмоции у него выпили. Это было последнее, что он видел и чувствовал, впадая в беспамятство.
После того, как Себастин пришел в себя, первое, что почувствовал, была боль. Но то была физическая боль от переломанных рук и ног, колотых и режущих ран. А в душе и сердце зияли пустота и холод. Король Флориан взял его под свою опеку и лично, несмотря на высокую занятость, занимался его восстановлением. Тело зажило, но одна нога оказалось настолько раздробленной, что восстановить полностью не удалось, поэтому Себастин хромал и с трудом обходился без трости. Чувства и эмоции постепенно, неохотно, медленно, но возвращались. Отрицательные, негативные (гнев, раздражение, злость и иже с ними) теперь почему-то резко, неожиданно вспыхивали и их было трудно сдерживать. А положительные (радость, жалость, наслаждение, симпатия и другие) наоборот почти не проявлялись, а если и появлялись, то были какими-то приглушенными, еле различимыми. С магией было сложнее, но по настоянию Флориана и с его помощью, Себастин после долгих уговоров и настойчивых просьб, согласился «занять» магию у других. Несмотря на то, что теперь Себастину были почти не ведомы жалость и сочувствие, ему это претило, он помнил, как тяжело было, когда забирали его магию. Но те, кто отдавал часть своей магии, делали это добровольно, это в какой-то мере примиряло Себастина с необходимостью подпитки от других. Оказалось, что Себастин не совсем чистокровный инданиец, в его роду затесались эльмфейцы. Но, как объяснил Флориан, это и хорошо, иначе бы он не смог воспользоваться магами-донорами для пополнения своего магического резерва. И все же было не все так просто, все-таки его инданийская часть сопротивлялась приходящей извне магии, это было противно самой сути магии Индании. Приходилось, чтобы сохранить, усвоить заимствованную магию, наносить удерживающие ее татуировки. И произошло кое-что еще. Когда значительно уменьшилась его инданийская магия, вернее магия их бога Конэура, всплыла спящая до этого в зачаточном состоянии эльмфейская магия, то есть магия Мэнтира, бога Эльмфеи. И оказалось,