Палата № 69. 100 Рожева
Николаевич договаривал уже на ходу в вибрирующий телефон: «Иду, иду уже!»
Елена Эдуардовна, перекрыв ухоженным телом выход, зашипела:
– Сергей Николаевич! Мы же с вами договаривались! Двухместная палата на мужа и сиделку! Вы нарушаете договорённости!
– Для сиделки поставим стул. Пусть сидит. Больничная койка – для пациентов. Нарушаю ради вашей же пользы. Надеюсь на положительную динамику. Извините, Елена, у меня дела.
Елена Эдуардовна задержалась в дверях.
– Зуля! Ты продолжаешь читать! А с вами, – она выстрелила в больного Артамонова из указательного пальца, – мы ещё разберёмся!
Хлопнувшая дверь палаты заставила вздрогнуть всех, кроме писателя Кривобокова. Артамонов сунул руку в ладошку сиделке:
– Санёк. Будем знакомы! Ты узбечка? Я узбеков люблю! Отличные ребята! А имя у тебя вроде татарское. Татары тоже хорошие ребята! У меня друг татарин, классный мужик!
– Папа назвал. Он в Казани долго работал, – закивала Зуля.
Артамонов присел на край писательской постели, потрогал «запертого» за ногу.
– Чё, правда всё слышит?
– Я не знаю, – пожала плечами Зуля. – Лена Дурдовна велела читать ему роман. Он роман писал и в аварию попал. Она говорит, что он всё слышит и понимает и так быстрей поправится.
– Такое духоподъемное произведение? А ну, почитай, я тоже хочу послушать!
Зулейха взяла на колени листы и стала читать:
– «Пароход качнуло, когда он прикрывал дверь своей каюты. Положив трость на комод, молодой человек взглянул в иллю… иллюми минАтор. За стеклом поплыли огни убегающего берега, когда он стягивал перчатки. Это давалось с трудом. По последней моде они туго облегали ладони. Подойдя к столу, он сел и зажёг свечи в канде..канделябрЕ. Их мерцающий свет гипно..тически действовал на него, и он опять начинал растворяться в своих воспоминаниях. На столе стоял саквОяж. Руки машинально потянулись к нему и извлЕкли толстую тетрадь, переплетённую в коричневую кожу. Длинные пальцы с ухоженными ногтями перелистывали страницы, пока не добрались до чистых страниц. Это был его дневник. Как часто он спасал его, когда, не имея привычки делиться переживаниями с другими, вписывал в него свою душу…»
– Вот его душу мать! Подойдя к столу, он сел! КанделябрЯ полная! Руки машинально извлЕкли! Умора! Это я еще на Петросяне со Степаненкой сэкономлю! Не потрахаюсь, так поржу! А может, еще и потрахаюсь, чем Кривобоков не шутит! – захохотал Артамонов и в прихрамывающем грузинском танце прошёлся по палате: – Вот свезло мне! Ай, свезло! Асса!
Зулейха, бросив чтение, испуганно наблюдала за буйным соседом, который, сделав круг, снова навис над Кривобоковым.
– Ну, и чего? Как он? Оживает?
Напряжение явственно читалось на бледном лице слушателя. Веки были напряжены, словно он терпел давнюю боль, к которой почти привык.
– По-моему, он хочет в туалет.