Сотая обезьяна. Эльза Хибалова

      Поднимался рассвет. Глупое начало глупого дня. Шторы свисали одиноко и тоскливо, с упреком колыхаясь от неожиданно налетевшего ветерка. Откуда он взялся? Ветер теперь нечастый гость в угнетенной душным зноем Алмате.

      Сай, так меня зовут. Подниматься не хотелось, но безмолвный наблюдатель ждал от меня великих свершений и безупречного поведения. За лишнюю задержку в постели приходилось рассчитываться донимавшим душу немым укором. Поэтому я приподнялся, напрягая пресс, обозначившийся приятными твердыми бугорками, и по-солдатски соскочил с постели. Не давая себе передышки, помчался в ванную, включил душ и нырнул под холодный дождь. Я стойко сдерживал вопль, всем телом извиваясь от ледяных струек. Помучив тело и решив, что с него достаточно, я пустил горячей воды. Жизнь стала выглядеть гораздо привлекательней.

      Попавшаяся на глаза женская расческа немного притушила поднявшийся было энтузиазм. Бабы…они такие бабы. Глупые, расчетливые, наивные в своих запросах и ожиданиях. На самом деле никто не хочет честности, все жаждут обманываться. Жанна верила, что ее стратегически выверенная неотразимость заставит меня поступиться принципами, и я буду безраздельно принадлежать лишь ей одной. И с чего вдруг ей в голову взбрела такая мысль? Чем она отличается от всех моих бывших?

      Я выключил душ, завернулся в полотенце и выкинул расческу в мусорку. И снова стал свободным от всяких притязаний. Однажды я уступил и попался на крючок долга продолжения человеческого рода. Моей матери требовались внуки, требовалось подтверждение тому, что мир незыблем и законы его незыблемы. Спасибо моей бывшей жене – она сразу раскусила меня и после рождения ребенка свалила. Единственная мудрая женщина в моей жизни. Дочь навещает меня время от времени, особенно когда не в ладах со своей матерью. В ее глазах я выгляжу этаким романтичным мятежником, бунтарем – ведь я не вписываюсь ни в какой стандарт. Но для ее матери я был и остаюсь обыкновенным эгоистом, который только и думает о собственном комфорте и удобстве. Так оно и есть.

      Превыше всего я ценю свободу. Душевный комфорт. И не собираюсь его нарушать какими-то нелепыми обязательствами или вступлением в ряды стреноженных рысаков. Жанна знала, на что шла. Так к чему эти слезы, упреки, разбросанные вещи? Кто ее обманул – я или ее самонадеянность? Она вбила в свою бабью голову, что лучше всех знает рецепт моего счастья. Наверное, она видела меня упирающимся бычком, не желающим нагуливать аппетит.

      – Самовлюбленный сноб! – зло бросила она мне напоследок, выволакивая чемодан с вещами.

      – Тебе помочь? – вежливо поинтересовался я и нагнулся, уворачиваясь от пролетевшей в сантиметре от меня сандалии.

      Жанна так и пошла, прихрамывая, с одной сандалией на ноге и громыхая чемоданом.

      Я осмотрелся. Нужно прибраться и освободить квартиру от ее, уверен, намеренно забытых вещей. Я эгоист, но не конченный. Забытые предметы человека, с которым какое-то время разделял чувства и делил постель, долго саднят сердце и заставляют испытывать вину. А это то, что я ненавижу больше всего на свете. Чувство вины начинает манипулировать мной, и я оказываюсь на грани того, чтобы сотворить страшную вещь – привязать себя к одному человеку на всю оставшуюся жизнь. «…и в счастье, и в горе, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас. Аминь!». Кто вообще придумал такое изуверство? Для подобных вещей я слишком честен.

      Я встретился с хмурым взглядом собственных глаз в отражении зеркала, и на секунду мне показалось, что этот человек мне незнаком. Я застал его врасплох, и он не успел натянуть на лицо уверенный вид. Но отражение быстро спохватилось: теперь передо мной стоял брутальный мужик и, прищурившись, пристально смотрел на меня. Вздернул одну бровь, другую, повернулся в профиль, продемонстрировал бицепс согнутой руки и успокоился. Мы пришли в норму.

      Когда я был маленьким, мы с братом играли в прятки. Пока звучала считалка, я как ужаленный метался по двору бабушкиного дома в деревне. Потом помчался в сарай и втиснулся между старым комодом и деревянной пыльной стеной. Голос брата выкрикивал последний отсчет, а я сплевывал попавшую в рот паутину и с трудом удерживал себя, чтобы не расчихаться от пыли. Голос замолк, я, затаившись, выжидал. Шагов я не слышал, только неожиданно увидел возвышающегося надо мной очень высокого человека в шляпе и во всем черном. Этого дядю я видел впервые и не понимал, как он мог оказаться в этом заброшенном сарае. Он протянул руку, погладил меня по голове и проговорил: «Ничего не бойся в этой жизни, малыш, она не настоящая». Когда меня обнаружил брат, я спал крепким сном и, проснувшись, сразу же спросил про высокого дядю в шляпе. Ни брат, ни бабушка понятия не имели об этом человеке и объяснили, что мужик в черном мне приснился. Я им поверил тогда. Но сказанное незнакомцем навсегда отложилось в памяти.