Огнем и мечом. Генрик Сенкевич
заплатит – всего… – Тугай-бей задумался… – две тысячи талеров.
Хмельницкий ответил:
– Я дам тебе эти две тысячи!
Татарин помолчал несколько минут. Его раскосые глаза, казалось, хотели пронизать Хмельницкого насквозь.
– Ты дашь три! – сказал он.
– Зачем мне давать три, если ты сам требуешь две.
– Если ты хочешь иметь его, значит, он тебе нужен, а если он тебе нужен, то ты дашь три.
– Он спас мне жизнь!
– Алла! Это стоит еще тысячу!
Тут Скшетуский вмешался в торг.
– Тугай-бей! – сказал он с гневом. – Я не могу обещать тебе княжеской казны, но сам дам тебе три тысячи, хотя бы мне пришлось разориться. У меня есть почти столько на сбережении у князя и, кроме того, большая деревня. Этого хватит. А гетману я не хочу быть обязанным жизнью и свободой.
– А откуда ты знаешь, что я хочу с тобой сделать? – спросил Хмельницкий. И, обратившись к Тугай-бею, сказал:
– Начнется война. Ты пошлешь к князю гонца, но прежде чем он вернется, в Днепре утечет много воды, а я завтра сам отвезу тебе деньги в Базавлук.
– Дай четыре, тогда я не буду говорить с ляхом, – нетерпеливо ответил Тугай.
– Дам и четыре, только дай слово!
– Пан гетман, – сказал кошевой, – если хочешь, я сейчас же дам тебе деньги. У меня тут под стеной, может, и больше.
– Завтра отвезешь их в Базавлук, – сказал Хмельницкий.
Тугай-бей потянулся и зевнул.
– Спать хочется, – сказал он. – Завтра на рассвете надо ехать в Базавлук. Где мне лечь?
Кошевой указал ему на кучу овчин у стены.
Татарин бросился на них. Через несколько минут он захрапел, как лошадь.
Хмельницкий прошелся несколько раз по узкой избе и сказал:
– Сон бежит от глаз. Не усну. Дай мне чего-нибудь напиться, пан кошевой.
– Водки или вина?
– Водки. Не усну…
– На небе уж светает, – сказал кошевой.
– Поздно. Иди и ты спать, старый друг. Выпей и иди!
– За славу и счастье!
– За счастье!
Кошевой обтер рукавом губы, потом подал руку Хмельницкому и, отойдя в другой конец избы, весь почти зарылся в овчины, так как от старости мерз. Вскоре его храп завторил храпу Тугай-бея.
Хмельницкий сидел за столом, погруженный в молчание.
Вдруг он очнулся и, посмотрев на Скшетуского, сказал:
– Ты свободен, пан наместник!
– Благодарю тебя, мосци-гетман запорожский, хотя не скрою, что я предпочел бы кому-нибудь другому быть обязанным свободой.
– Тогда не благодари. Ты спас мне жизнь – я отплатил тебе тем же! Теперь мы квиты. Но должен тебе сказать, что не отпущу тебя, пока ты не дашь рыцарское слово, что, вернувшись, ничего не скажешь ни о наших приготовлениях, ни о силах, ни о чем, что ты здесь видел в Сечи.
– Вижу, что ты только подразнил меня свободой, – такого слова я тебе не дам, давая его, я поступил бы как изменник.
– Моя жизнь