Собор. Роман о петербургском зодчем. Ирина Измайлова
поблизости! Уж я потом тебе покажу за такое самовольство…
И по-французски вновь обратился к Монферрану:
– Мсье, мой сын кидался на вас и грозил штыком?
– Да, и я чуть было его не убил…
– Боже правый! – Полковник побледнел еще сильнее. – Тринадцать с лишним лет дуралею, и никакого ума… Простите. Зря я взял его. Но что делать? Сам ведь и воспитываю всю жизнь: жена скончалась от родов, вот он мне и достался. Да… Послушайте, квартирмейстер, вы верхом, вероятно, ездите хорошо?
Огюст кивнул:
– Я – кавалерист. Но за неимением лошадей служил и в пешем строю.
– Все ясно. Ниже по течению, там, где река у́же, наши саперы наводят мост. Так быстро, как вы, они не справятся, но все же, полагаю, часа через два он будет готов. Я хочу попросить вас отвезти пакет вашему полковому командиру. Заметьте, я даже не спрашиваю вас, как его зовут.
Монферрану показалось, что он ослышался.
– То есть… как отвезти?
– Так. Мы будем переправляться утром. А вы до утра, наверное, догоните арьергард своей армии и найдете свой полк. Лошадь я вам дам.
– Боже мой! – вырвалось у Огюста.
Он не мог и не хотел скрывать своей сумасшедшей радости. После всего пережитого она обрушилась на него как водопад.
– Но я вижу, у вас рука перевязана, – сказал Артаманцев. – Вы ранены?
– О, это пустяки! Клянусь вам, пустяки! – прошептал квартирмейстер. – Уверяю вас, я не упаду с седла.
Час спустя Огюсту был вручен пакет и приведена лошадь. Полковник приказал поручику Крутову проводить Монферрана до переправы и передать солдатам его, полковника, приказ пропустить пленного на ту сторону Оба.
– Ну и прощайте, – проговорил Артаманцев, вновь пожимая руку молодому архитектору. – Спасибо за сына. И надеюсь, что мне не придется убить вас в бою.
– И я надеюсь на то же! – Огюст отдал честь полковнику и вскочил в седло.
До переправы квартирмейстер и его провожатый ехали молча. Огюст немного опередил поручика и не оглядывался. Он не испытывал страха, но смотреть на Крутова ему не хотелось. Однако тот спустя некоторое время окликнул его:
– Мсье, послушайте!..
Огюст обернулся:
– Слушаю.
– Вы, вероятно, сочли меня сумасшедшим?
– Это лучшее, что я мог о вас подумать, – сухо ответил Монферран.
Крутов пожал плечами:
– Что же… может быть. У меня случаются затмения, и в такие минуты мне с собой не совладать. В двенадцатом году у меня в Москве заживо сгорела мать. Понимаете?
– О Господи! – вскрикнул Огюст.
– Вы были в Москве? – спросил поручик.
– Если я скажу «нет», вы снова назовете меня трусом…
– Я назвал вас трусом? Ах да, верно… И кажется, ударил по лицу… Вы согласны принять мои извинения, мсье? Если нет, я к вашим услугам, хоть я и видел, что стреляете вы без промаха.
Огюст улыбнулся:
– Будь моя воля, я никогда не стрелял бы в людей! Я извиняю вас, поручик, и мне, честное слово, легче это сделать, чем