Уроборос. Ожерелье эффекторов. Юрий Кривенцев
и шаткой походкой двинулся в их сторону. Пара шагов, и кряжистый, благоухающий соляркой и еще чем-то органическим, до бровей обросший соловой бородой организм плюхнулся на жалобно скрипнувший стул напротив новоприбывших. Его мутные блеклые глазенки с трудом поймали взгляд Алексея, из запачканного селедочным жиром рта вырвалось:
– Ну чё… ик… веселишься?
– Веселились, – неожиданно зло рявкнул Горст, удивляясь собственной смелости, – пока ты не приперся. Чего надо?
Гость вытаращил зенки от неожиданной дерзости скромного на вид фраера, но тут же нашелся:
– Ты рамки-то не путай, олень. Думаешь, поверю, что сына в этот гадюшник притащил? Хрена с два! Отродясь сюда никто детей не водил, неча им тут делать, – он резко подался вперед, дыша на собеседника одуряющим микстом из ароматов чеснока, хрена, воблы и сивухи. – Я ж тебя, насквозь вижу, утырок. Где мальца надыбал, чем поманил? Чё за планы на вечер? – бугай вдруг привстал, его мыльный взгляд пылал праведным гневом. – Да мы с корешами тебя за такое…
И вдруг, словно выстрел – резкий детский голос:
– Заткнись, Валет! Или как тебя мамочка звала – Валюша?
– Чё? Откуда мое погоняло зна… – детина перевел взор на ожившего вдруг мальчишку и отпрянул, будто обжегшись о его ледяной колючий взгляд. Удивительно, но здоровяк действительно захлопнул пасть и снова опустил зад на сиденье.
Выразительно кивнув на своего спутника, Марк зашипел оцепеневшему пришельцу:
– Ты чего себе навыдумывал, фантазер? Из него такой же педофил, как из тебя телевизионная дикторша, смекаешь? Выкинь этот бред из головы. Ишь, ты, герой, твою мать, защитник детей выискался. Ты бы лучше о собственном сыне подумал, козлина. Димке одиннадцать всего, а ты уже его жизнь в ад превратил, неандерталец. Он же единственный отпрыск твой, поберег бы беднягу, так нет, паскуда, по шесть раз на дню его с грязью смешиваешь, опускаешь, как можешь. Нравится руки распускать, папаша гребаный? Когда ему первый раз руку сломал, в три года? Урод! Ты в своей семье – кость, понимаешь? Жену гнобишь, отпрыска изводишь.
Названный Валетом растерянно хлопал глазами, избавляясь от хмеля с каждой секундой.
Посредник продолжал:
– Ты хоть понимаешь, в кого превращаешь ребенка? В изувера отмороженного.
– Да с чего ты взял?
– Все просто: я вижу будущее. Хотя тут и без особого дара все ясно. Вспомни ту дыру, где ты детство провел, своего папашу-урода, который лупил тебя по пьяни до синевы, а как он поступал с твоей матерью… Что, Валентин, несладко в селе жилось с таким-то родителем? Ну-ка, закрой глаза, видишь отца? Ага, прекрасно. А теперь скажи, как он кончил? Молчишь? Ничего, я напомню, – посредник выдержал десятисекундную паузу и вдруг начал хрипло декламировать, с чувством, с надрывом:
Хилую деревню первый снег занес —
Брошенные хаты, церква, да погост.
Не идет работа, не крепка рука,
Что-то червем точит