Горькое счастье. Аристарх Барвихин
не слезая с лошади.
– Даша я, сирота, – отозвалась девушка и смутилась.
– Вот гляди, Nickolas (Николай – франц.), как хороша! – довольным голосом произнес князь, разглядывая девушку. – Вот ведь чудо какое – среди такой черни расцветают порой удивительные наяды, – он достал серебряную монетку и, нагнувшись в седле, протянул ее девушке: – На, возьми.
– Покорнейше благодарю, барин, – девушка взяла монету, низко поклонилась и еще больше смутилась.
Князь спешился, взял обеими руками девушку за плечи, поцеловал ее в лоб, потом вынул еще одну серебряную монету и добавил к прежней.
– Дивная, дивная красота, – произнес он. – Увы, я уже не так молод, чтобы целовать юных дев в их нежные губки. Не желаю, чтобы у них от меня омерзение в душе оставалось. Эх, молодость, молодость… – вздохнул он. – Ну, иди, иди с миром, – сказал он девушке и перекрестил ее.
Та еще раз поклонилась им и пошла своей дорогой.
Князь снова сел на лошадь. Заметив, что Николай несколько смущен этой сценой и его словами, старый князь пояснил:
– Нет, эта наяда не от меня рождена. Уж не знаю и от кого, – он задумался ненадолго, а потом добавил: – Надобно сказать, все мы люди, все человеки не без слабости. Правда, теперь я уже не тот… и потому ко мне, вместо жизнерадостной гризетки все чаще забегает мысль о неминуемой и скорой смерти и заставляет задумываться.
– Вам еще рано о смерти задумываться, – заметил Николай.
– Из чего ты сделал такое заключение, мой друг?
– Из того, как вы ездите верхом, дядюшка. Мне, молодому, фору дадите.
– Лошади – моя последняя страсть, – улыбнулся спутник Николая. – Позволь заметить, что мне теперь уже скоро семьдесят. А это – как раз такой возраст, когда человеку после всех страстей и бурления остаются лишь вот такие услады, как верхом проехаться, да еще размышления… истинно сказано: когда дьявол постареет, он сделается пустынником… вот и я, старея, все больше о смерти думаю…
– О смерти всякий должен думать. И помнить о том, что она всех поджидает.
– Разумно, разумно, мой друг. Да, человек живет, наслаждается жизнью, а потом умирает, и все его муки, радости и усилия исчезают вместе с ним, как будто никогда ничего и не было… Это ужасно…
– Ужаснее жить без пользы, – откликается Николай. – Словно и не живешь на свете, когда пользы от тебя никому нет.
Проскакав по окрестностям некоторое время, они вернулись назад к конюшне и спешились, отдав поводы коней конюху и его помощнику.
Где-то недалеко раздался колокольный звон. Павел Григорьевич перекрестился и произнес со вздохом:
– Немало я был грешен, друг мой, а вот теперь под старость уверовал в Бога еще больше, чем прежде. Наверное, это из-за того, что скоро, скоро, он призовет меня.
Князь снова вздохнул.
– А мне кажется совершенно неестественным, чтобы человеческий ум мог совершенно исчезнуть, – сказал Николай. – Ведь не может быть так, чтобы то, что говорило, радовалось, постигало все окружающее, все запечатлевало в себе, кончалось