Дальгрен. Сэмюэл Дилэни
поняла меня? Шшшш! – (Собака перевела карие глаза со стола на Ланью, снова на стол. По черным зрачкам скользнули яркие точки свечей. Собака лизнула Ланье руку.) – Вот умница. Угомонись. – В другой руке у Ланьи – ком мокрых бумажных полотенец. Она села, выложила их на стол; они принялись сочиться на деревяшку.
Джек опять сложил руки на коленях.
Тэк подпихнул козырек; тень открыла большие голубые глаза. Он потряс головой, в неопределенном неодобрении цыкнул.
– Ну хватит, – снова сказала Ланья собаке.
Та, часто дыша, ждала у стола.
Он потянулся к темной голове. Собачье дыхание замерло. Он провел по жесткой шерсти, по курчавому лбу. Собака полизала ему ладонь.
– Вот-вот, – сказал он. – Потише давай.
– Мюриэл вас достает, народ? – Лиловая Ангора втянул вздох. – Я ей твержу, – он указал на женщину у стойки, – что не надо ее сюда водить. Мюриэл не настолько дрессированная. Перевозбуждается. Но она таскает сюда псину каждый вечер. Надеюсь, вам не мешает.
Ланья снова потрепала собачью голову:
– Наша старушка – такая лапочка! Она никому не мешает.
– Ну спасибо. – Лиловая Ангора наклонился и за ошейник потащил Мюриэл к стойке. Разок оглянулся на них, нахмурился…
– Может, протрешь лицо? – сказала Ланья, кривя свое.
– Чего? А, ну да. – Он взял полотенце и прижал к виску; защипало. Потекла вода.
Он стер кровь со щеки. Взял другое полотенце (первое залиловело до самой кромки) и снова потер.
– Эй, – сказал Джек. – По-моему, ты… – невнятно взмахнув рукой.
– Господи!.. – сказала Ланья. – Я еще полотенец принесу.
– Чего? Опять кровь пошла?
Тэк взял его за подбородок, повернул:
– Не то слово, – и прижал к его голове еще одно полотенце.
– Эй! – Он через стол поймал Ланью за локоть. – Слушай, давай я лучше в уборную. Я все смою.
Она села:
– Уверен?..
– Ага. Скоро буду.
Одной рукой он прижал полотенце к лицу, другой подхватил тетрадь. («Что с ним стряслось?» – между тем спрашивал Тэк. А Ланья подалась к нему, чтоб ответить.) Он протолкался сквозь толпу туда, где полагалось быть мужской уборной.
У него за спиной включилась музыка – зашуршала помехами, точно из старого радио; больше похоже на «Виктролу» с рукоятью. У двери уборной он оглянулся.
Неоновый свет залил клетку за барной стойкой. (Лицо у рыжей [сорок пять? пятьдесят?] – стало мыльно-желтое:
– Мюриэл! Ну-ка уймись, Мюриэл!
Беглый лай смолк, и Лиловый Свитер опять сел.) Из-за черной занавески вышел мальчик в серебристых парчовых стрингах. Он затанцевал в клетке, колыхая бедрами, дергая руками, брыкаясь. Пепельно-светлые волосы сбрызнуты блестками; блестки усеяли влажный лоб. Мальчик от уха до уха улыбался клиентам открытым ртом, тряся губами в танце. Брови заклеены серебром.
Играло, различил он сквозь статику, попурри из песен Дилана в исполнении каких-то «Струнных Мелакрино»[9], что ли. Сколько «мальчику» лет – неведомо:
«Струнные Мелакрино» (