Гулящие люди. Соляной бунт. Алексей Чапыгин
дарит и с любой спит…
– Ну так вот! Наглядела я молодца из окна с крыльца – хочу с ним любовь делить…
– Ништо! Сердце зори, да не проспи зари, боярыня!
– Ох и хитрая ты! У тебя слова краше моих – укладнее…
– С зарей, светлоглазая горлица, люд честной шевелитца, поп отзвонил да за питие садитца… Помни, дочь, ночь, любовь через край не пей… к дому поспей… утречком, ежли придет боярин с охоты, о жене заботы… грабонет да глянет, чтобы постелька была нагрета – вот те все спето!
– Ох, все-то она понимает… Сватьюшка! Дай-ко мне вон там из сундука, что под коником[87] стоит, кованой, чернецкую одежу. Черницей наряжусь, куколем черным кику закрою, да башмаки черные, мягкие дай…
– Все подам, боярыня, окручу, обверчу – только личико умыть потребно, черницы, горлица, не белятца, не вапятца, под глазками подчерним да тоненько угольком морщинки намажем…
– Нет, сватьюшка! На ворону походить не мыслю… в сутемках сурьму кто разберет?..
– Твое то дело, разумница… учена от меня и будет! Давай-ко крутиться, рядиться…
– Еще вот там, у зеркала, в ящичке, сватьюшка, патриарший змеевик[88], византийской с архангелом, подай, а то забуду… и неравно стража, а мне Кремлем идти.
– А пошто он страже надобен?
– Знак патриарший… стража знает его, не удержит… Проводи, ключи есть у тебя, запри дверь… у меня два ключа, к своей и патриаршей палате…
– Поди, поди, моя светлоглазая… Надо ежели, то постерегу… Помочь раздеться?
– Ну… разденусь сама – не пекись…
– Да будет тебе, моя горлица, пухом дорожка укладена…
Боярыня ушла задним крыльцом. Сватьюшка заперла за ней дверь на ключ, подымаясь обратно лестницей, думала: «Муж за делами да забавами… молодой, пригожей пошто тайком не погулять… И царевны наверх, уж крепко их держат, а чернцов да уродов зовут в рядне, в веригах, скинут рубища да хари писаные, глянь – под ними молодцы – веди в терем!» Потрепала себя шутиха за бородавку большую на подбородке и тихо вслух сказала:
– А коя боярыня явно мужа в блудном деле сыщется, той плетка по телу холеному…
Боярыня дверью под крыльцом вышла, прошла дверкой сквозь тын… На дворе в дальнем углу залаяли собаки и скоро утихли.
На ширине кремлевской площади боярыне жарко сделалось.
Она потрогала на груди под покрывалом змеевик: «Недаром тебя византийцы сочли талисманом… он, он горячит…»
За Кремлевской стеной, в стороне Москвы-реки, далеко полыхал пожар – мутно розовели главы кремлевских церквей, зубцы стены то рыжели, то вновь становились черными.
В Кремль чужих не пускали, но в Успенском шла служба для бояр и служилых людей. В тусклом свете чернели, шевелились головы…
– Бояре у службы, неладно, если кто увидит. А, да я – черница! Наряд свой забыла, будто хмельная…
Прошел, мутно светя остриями бердышей, стрелецкий караул, на женщину в черном не обратил внимания.
Когда отпирала тайную дверь на лестницу в крестовую палату, Малке стало