Телохранитель для души. Рина Осинкина
изо всех сил старалась произносить слова без эмоций, хотя ситуация была ей противна. И сама работодательница, с упоением плавающая в потоке собственных нечистот – смеси животного влечения и хищной зависти, – тоже стала противна.
Нет, Вика не ханжа. Но как же достали бэушные отношения вокруг и повсюду!
К началу десятого класса все Викины одноклассники успели стать чьими-то бывшими. Ну или почти все. Девки на дискотеках под оглушающий ритмичный грохот ударных целовались с бывшими парнями ближайших подруг и сами между тем тоже являлись чьими-то бывшими, но это никого не канало. Истеричная карусель отношений под сопровождение грязных сплетен, публичных скандалов, рыданий в сортирах…
Кто-то резал себе вены, оказываясь в реанимации и на учете у психиатра. Кто-то подсаживался на легкие наркотики. Кто-то, напротив, бестрепетно и с азартом собирал коллекцию типажей и сюжетов. Или, увлекшись заманчиво приоткрывшимся аспектом взрослой жизни, участвовал в необъявленном соревновании, стремясь выбить побольше очков.
К выпускному вид у многих Викиных одноклассниц был весьма раздербаненный. Не потасканный, а именно раздербаненный. И даже не вид, хотя и внешне это можно было заметить, а, так сказать, внутренняя начинка.
Трудно сказать, явилась бы Вика редким из общего числа исключением, если бы не Генка Коростылев и их многолетняя дружба, защитившая обоих от свистопляски переходного возраста, когда гормоны захлестывают мозг, а телеканалы и Интернет настойчиво твердят и внушают, что все хотения законны и выполнимы, потому что естественны. Поэтому смело ныряйте, деточки, ныряйте и погружайтесь, это не страшно и даже весело.
Вика и Генка воспитывались в одном детдоме, и дружба между ними была значительно глубже понятия, которое их ровесники, живущие в семьях, вкладывают в данное слово.
Генка был Вике как брат, но все-таки не брат. Наверное, она его любила, но любила с какой-то наивной уверенностью, без истерики и надрыва. Он всегда был с ней рядом, он защищал ее и неизменно приходил на помощь. И разные проказы они затевали на пару. И наказывали их одновременно и симметрично.
Они знали жизнь гораздо лучше, чем прочие сверстники. Они знали и видели, как льют недетские горькие слезы дошколята, оставшиеся без погибших папы и мамы. Как приспосабливаются к детдомовской жизни подростки, изъятые у пьющих семей. Как переведенные из Дома малютки, взрослея, усваивают предательство той, которая тебя родила и бросила, словно грязную тряпку.
Директор их интерната была хорошим человеком. Очень хорошим. Не сюсюкала, но заботилась. Но любила. Она многое делала, чтобы хотя бы в быту ее питомцы ни в чем не нуждались, но разве этого достаточно?
И Авдотьева говорила:
– Если уж судьба так повернулась к вам, детишки, то хватит нюниться. Примите это как данность и впредь рассчитывайте лишь на себя. Вам никто ничем не обязан, запомните и усвойте. Учитесь так жить, и не прогадаете. А мы вам поможем.