Акварель. Алексей Сергеевич Вилков
Дело шьют. Жаркая пора для сберегательных счетов. Защита постаралась на славу. По–моему, его так и не посадили благодаря молчаливому одобрению свыше, не считая лучшей столичной адвокатуры. Дело замяли, но репутация уничтожена. Бернских убрался за бугор и осваивает месторождения где-то между Никарагуа и Венесуэлой под крылом и опекой Чавеса.
– Ты не любила его, – лихорадочно рассуждала мама, – и поступила так, как когда-то не поступила я. Прости, но я не любила твоего отца. Слышишь? Я никогда его не любила. Отношусь к нему с уважением, с привязанностью, но любви не было. Сейчас не страшно в этом признаться. Любовь была к другому! Дети должны знать правду, пусть самую мерзкую. Прости меня?! Я не люблю твоего отца!
– Что ты такое говоришь?!
– Ты должна знать!
– Не надо! Я не хочу! Кто тебя за язык тянул?!
– Ты взрослая девочка!
– Ты думаешь, я раньше не понимала? И папа все понимает.
– Не спорю.
Дальше шли разоблачительные признания и нелепые взаимные обвинения, заканчивающиеся всепрощением и возобновленным единством.
Мама стала до одурения откровенной, а я стала жестокой и безжалостной. Все мы меняемся с возрастом, причем в разные стороны. Недостатки заостряются, а добродетели исчезают. Я до сих пор грешу на маменьку. Вдруг, именно она не внесла в меня добрых мыслей и поступков, отчего я выросла чрезмерно циничная, будто обладаю ледяным сердцем и вожусь с несчастными Каями, объединенными одной единственной черной меткой. Делаю из них, что хочу, и никакая Герда меня не остановит. Герды вымерли, как последние индейцы из Могикан, и на их место никто не пришел. Снежные королевы безнаказанно занимаются привычным ремеслом, приносящее ледяное удовлетворение. Так происходит со мной с пугающей регулярностью. Да будет так…
Задавалась ли я вопросом: зачем? Для чего? Несомненно! Придумывала ответы и гипотезы, благодаря которым можно написать не один трактат и защитить десяток докторских диссертаций. Но ни одна гипотеза не поддается проверке на практике. Они слишком умозрительны. Их невозможно потрогать руками, ощутить их материальную сущность, проникнуть в суть. Это и есть вещь в себе. Ее не дано разгадать ни великим умам человечества, ни, тем более, мне.
Я не люблю…
Как часто я произносила эту фразу с упоением и трепетом. Противоречиво, в непохожих ситуациях, но эта фраза всегда становилась приговором и казнью. Она не миловала. Фраза стала сакраментальной.
Я не люблю тебя! Как лезвием клинка ударить точно в сердце, как острием бритвы по взбухшей вене, как намыленной шеей угодить в петлю.
Я не люблю тебя – смертельно-ядовитый приговор.
По характеру Ярослав Бернских был человеком сложным. На первое место он ставил логику, а эмоции прятал. В нем имелись плюсы и достоинства, иначе я даже не стала бы с ним разговаривать. Меня нужно удивить, а потом уже норовить покорить. Он поджидал подлянку. Развитая интуиция подсказывала ему, что со мной связываться опасно, есть