Мстислав, сын Мономаха. Олег Яковлев
со Святополком, они захватили обманом Василька, заключили его в оковы, а после великий князь, посовещавшись с дружиной и боярами, отдал пленника в руки Давида.
Об остальном Клима знал понаслышке. В Белгороде подручные Давида, конюхи Дмитр и Сновид, набросились в горнице на Василька, прижали его печной доской к полу, а торчин[57] Беренди острым ножом вырезал ему оба глаза. Первый удар Беренди пришёлся по щеке, и с той поры зияет на обезображенном лице Василька глубокий шрам.
Многострадального слепца Клима увидел уже во Владимире. На всю жизнь запомнилось боярину страшное изуродованное лицо несчастного князя, ставшего жертвой клеветы и обмана.
Частенько после этого мучили по ночам Климу кошмары. Когда же бежал он в Новгород, обустроился, обжился здесь, то испытал немалое облегчение. Вроде стало забываться прежнее, спокойно, тихо жилось ему на новом месте. Но вот явился, словно из преисподней, проклятый Туряк и разбередил ему душу. Что теперь делать? Как быть?
Утром невыспавшийся, с красными от бессонницы веками, Клима приказал привести к себе пойманных в прошлую седьмицу[58] на Торгу двоих беглых холопов.
– Ступайте на торжище, кричите супротив Мстислава, за Святополка! И на Софийскую сторону тож! Драки чините! Коли содеете, как говорю, свободу получите! Коли нет – ни пенязя за головы ваши не дам! Аще споймают, реките – боярина Гюряты вы люди! Пущай на него думают. Уразумели?! А я уж вас вытащу как ни то. Мне князь не откажет!
Холопы молча переглянулись и поклонились Климе до земли.
Глава 5
Киев тонул в синей предрассветной мгле. Понемногу небо начинало светлеть, и вдали стали видны тёмные очертания трёх гор: Киянки, Щековицы и Лысой, что, словно крепостная стена, окаймляли стольный град с запада.
Туряк спешился, расправил плечи и устало потянулся. Спина его ныла от долгой и утомительной езды. Далёк путь из Новгорода. Остановишься на постоялом дворе, покормишь овсом коней, отдохнёшь немного – и снова в путь. Туряк торопился, со рвением гнал скакунов по заснеженным дорогам, некогда было ему рассиживаться на постоялых дворах – важные вести вёз он своему другу и приспешнику, киевскому тысяцкому Путяте. Теперь же, при виде стольного града, хотелось поскорее добраться до своих палат, плюнуть на всех и вся и завалиться спать. Но дела – дела гнали Туряка к дому Путяты.
Сперва, как водится, боярин помолился Господу в соборе Софии, поставил свечку Всевышнему за то, что оберёг его в пути от разбойников, от болезней и прочих напастей, а после, не мешкая, направил стопы в хоромы тысяцкого.
…Путята Вышатич, рослый, полный, большеглазый, с широкой седеющей бородой муж лет шестидесяти – шестидесяти пяти, троекратно облобызал дружка, хлопнул его по плечу и с довольной улыбкой приветливо вымолвил:
– По очам вижу, вести не худые привёз с Нова города. Голоден, верно, устал с дороги. Сей же час велю стол накрывать, мёдом тебя угощу, олом[59], брашном[60] добрым.
– Весть у меня одна, Путята, – сказал Туряк. – Разыскал я в Новгороде
Торчин – представитель племени торков. Торки жили в причерноморских степях в XI веке, были разбиты половцами и частично расселены русскими князьями по берегам реки Рось. Использовались как заслон от половецких набегов.
Седьмица (седмица) – неделя.
Ол – пиво.
Брашно – еда.