Парижский апофегей козленка. Юрий Поляков
испарина, и он своими толстыми пальцами пытался слепить из хлебного мякиша нечто женское. Арнольд же наблюдал за действием «амораловки» с тихой улыбкой юнната.
– Ну и что ты теперь собираешься делать? – спросил я у Витька после некоторой паузы.
– А хрен его знает… – пожал он здоровенными плечами.
– Но работать-то надо!
– Наумиха моя тоже говорит – надо…
– Ругается?
– А то – пила двуручная!
– Цыц! О матери такие слова! – нахмурился Арнольд.
– Ну и какие у тебя, Виктор, планы? – Я постарался вопросом замять возникшую неловкость.
– Не знаю, может, грузчиком в универсам устроюсь.
– Сопьешься! – покачал головой Арнольд.
– Сопьюсь… А может, к дядьке, к вам в Красноярск, подамся…
– Приезжай. Найдем тебе сибирячку! Знаешь, такую, с огоньком в одном месте…
По тому, как это было сказано, стало ясно: те несколько капель, что выпил Арнольд, тоже не прошли для него бесследно. Но с Витьком вообще творилось нечто невообразимое: он вдруг побагровел и покрылся потом, словно минут двадцать пробыл в хорошо протопленной русской парной, нещадно обхлестывая себя дубовым веником с крапивцей. Да и сам я ни с того ни с сего вдруг ярко и остро вспомнил одну мою мимолетную подругу юности, которая в кульминационные моменты почему-то всегда разражалась хриплым хохотом, по звуку похожим на тот, что издают «мешочки со смехом», продающиеся теперь во всех развлекательных магазинчиках. Меня тоже бросило в пот, и я исподлобья глянул на Стаса: он, нервно подергивая щекой, так лихорадочно листал свою записную книжку, словно кругом был огонь, а он забыл телефон пожарной команды.
– О’кей – сказал Патрикей! – кивнул Витек. – Приеду.
Я с укоризной посмотрел на Арнольда, а раздосадованный Стас даже пнул его под столом ногой.
– А с другой стороны, – спохватившись, покачал головой Арнольд, – мать одну бросать нельзя!
– Нельзя, – согласился Витек.
– А писателем ты стать не хочешь? – напрямки спросил я.
– Кем? – обалдел он.
– Писателем.
– Не-ет… У меня по русскому в школе три с минусом было. Да и то потому, что я учительнице картошку окучивать помогал…
– Это неважно! Писать тебе не придется, – решительно пообещал я под влиянием «амораловки».
– А что же тогда я буду делать?
– Ничего.
– Значит, писать не надо?
– И читать не надо! – захихикал Стас, оторвав страстный взгляд от незнакомки, одиноко пившей шампанское за соседним столиком.
– Чего? – не понял Витек.
– Он пошутил, – объяснил я.
– Они когда-нибудь тут в Москве дошутятся! – молвил Арнольд с угрюмой неопределенностью.
– Надо покумекать, – тихо ответил Витек и задумчиво обвел глазами наш стол, жалкий, как завтрак мусорщиков.
– Ах, это! – понял я. – Это пусть тебя не смущает. Такова писательская жизнь: сегодня густо – завтра пусто…
– А чаще что? – спросил