Первый эйдос. Дмитрий Емец
и ждите вон на той площадке. Егеря погонят яроса прямо на вас. Надеюсь, правила помнят все. Охота завершается в двух случаях: первый – смерть яроса, второй – гибель последнего из охотников. Последнего! Любой, кто струсит и попытается бежать, будет уничтожен. Тот же, кто первым нанесет яросу смертельный удар, принесет мне его вырезанное сердце и получит особую награду.
Палец Лигула повелительно дернулся. В этом небрежном движении были уже распределены все роли. Меф вспылил. Идти на смерть покорным скотом – ну уж нет!
– Любители ядов обычно боятся вида крови. Зачем вам сердце? Лучше я принесу его ей! – сказал Меф, кивнув на воспитанницу Лигула.
Сказал не раздумывая, желая уязвить Лигула, и тотчас вздрогнул от непоправимости совершенной глупости. Он ощутил себя мальчишкой, который, провожая глазами тугой, пущенный со всей силы снежок, уже понимает, что он врежется в стекло проезжающей мимо милицейской машины, хотя снежок, быть может, только еще сорвался с руки.
Он не ошибся. Лицо Лигула дернулось. Шум толпы смолк, будто кто-то резко, с досадой, выдернул из розетки шнур аудиосистемы. У Мефа возникло ощущение, что он сказал нечто такое, чего говорить ни в коем случае не следовало. Причем это была не только поверхностная глупость, ибо не очень-то осторожно в лицо называть главу Канцелярии Тартара отравителем, но и глупость более глобальная, с двойным дном. В том, что он сморозил, было еще нечто, смысла чего сам Меф пока не понимал.
Прасковья, с отрешенным интересом разглядывавшая встопорщенного Чимоданова, быстро повернулась к нему. Из-под непроницаемой завесы полыхнуло алой, зашкаливающей волной чувств, обжигающей, как раскаленный металл. Ее смех разлетелся стеклянными осколками. Меф почувствовал, как они пробивают его тело до кости. Он даже уставился на руку, ожидая увидеть на ней кровь. Нет, почудилось… Но все же боль была настоящей. Меф заставил боль съежиться, собрал ее в тугой единый ком и изгнал коротким толчком.
– Прекрати, Прасковья! – морщась, крикнул Лигул.
Меф понял, что смех причинил главе Канцелярии такую же боль, как и ему. Разве что Лигул сумел приготовиться и выставить защиту раньше. Прасковья перестала смеяться. Осколки растворились в сером тумане Провала. Лицо девушки вновь стало холодным. Никаких чувств. Непроницаемая завеса.
– Не удивляйся, Буслаев! Моя крошка только молчит, смеется или плачет. Никто никогда не слышал, чтобы она произнесла хоть слово. Однако твои слова о сердце заинтересовали ее, даже очень… Видишь ли, сердце яроса – это жертва. Приносишь жертву ты. Вот и получается, что ты ненароком подарил ей свое сердце. Как бы она не восприняла это слишком всерьез. Девушки, знаешь ли, впечатлительны, – загадочно предупредил горбун.
Из тумана донеслись крики загонщиков. Затем страшный, мгновенно оборвавшийся вопль. Видно, ярос атаковал кого-то из егерей. По желтоватому лицу горбуна скользнула тень озабоченности.
– Проверьте, чтобы дарх убитого не пропал! Все эйдосы мне! Знаю я вас, воров! – ворчливо сказал Лигул.
Мефодий