Перуновы дети. Валентин Гнатюк
продолжал он, – чтоб люди те впредь никаких богомерзких дел не держались и те б отречённые и еретические книги, и письма, и заговоры, и гадательныя книжки, и коренья, и отравы пожгли и к ведунам и ворожеям не ходили, и ведовства не держались, и людей не портили!
Притихшие было свидетели, услышав, что карательных мер к ним применять не будут, радостно зашевелились.
– Относительно же чернокнижников Тимошки и Софрошки Савиновых, – читал далее дьяк, добавив в голосе грозных нот, – которые от таких злых и богомерзких дел не отстали и Указ, воспрещающий бесчинства и чародейства, неоднократно нарушили, за то воеводе харьковскому Ерофею Захаровичу Молодецкому повелеваю дать сим злым людям и врагам Божиим отца духовного, сказать братьям Савиновым их вину в торговый день при многих людях и казнить смертью – сжечь в срубе с кореньем и травы безо всякия пощады, а домы их разорить до основания, чтобы впредь злыя их дела николи нигде не вспомянулись, а иным неповадно было наговоры читать и людей до смерти кореньем втравливать…[1] Указ подписан… именем Великого самодержца Фёдора Алексеевича… Июля месяца, дня третьего, лета одна тысяча шестьсот семьдесят шестого от Рождества Христова…
Отец Иннокентий, назначенный духовником, уже поднимался на помост. Несмотря на жару, он был в полном облачении. Подойдя вначале к тому, что был выше ростом, стал говорить с ним. Захаржевский улавливал не все слова, он только видел бледное лицо приговорённого и глаза, полные смертной тоски, из которых, при обращении к нему священника, полились обильные слёзы.
– Веруешь ли ты во Христа? – спросил, поднимая большой золотой крест, отец Иннокентий.
– Верую… – всхлипнул осуждённый.
Священник снова спросил:
– Веруешь ли во Христа?
– Верую, отче! – с безысходной мольбой и отчаянием ответствовал тот.
И в третий раз вопросил духовник:
– Воистину ли веруешь?
– Воистину верую, отче!
– Слава тебе, Владыко, Христе Боже, человеколюбче, ибо примет смерть Софрон Савинов рабом твоим!
И, перекрестив широким знамением, духовник протянул крест для целования.
Как в предсмертной агонии дёрнулся осуждённый навстречу, но почерневшие цепи, глухо звякнув, остановили порыв, и он, слегка коснувшись распятия губами, вновь обмяк и обречённо повис, понурив голову. Потом рванулся, задёргался и стал истошно вопить:
– Люди добрые, за что? Невиновен я, православные, именем Христа и матушки нашей Богородицы лечил людей! У кого хошь спросите! Отпустите меня, а-а-а!
Женщины в толпе запричитали, завсхлипывали, истово крестясь.
– Он моему Митьке огневицу вылечил, – вполголоса со слезами на глазах сказала одна селянка другой.
– Цыть! – шикнула та. – Хочешь, чтоб и нас к еретичеству приписали? Молчи!
Отец Иннокентий между тем, тяжело отдуваясь, подошёл ко второму еретику.
– Покайся, очисти душу перед кончиной! – сказал
Содержит подлинный текст из официальных актов Московской Руси XV–XVIII вв.