Письма и документы. 1917–1922. Ю. О. Мартов
за собой массы?
По-видимому, самое ускорение конгресса есть уже победа левых, ибо не в наших интересах сократить период дискуссии. Печально все это.
[…]
Я не знаю ни Вашего, ни чьего-либо адреса в Берлине и приду к Вам, когда приеду, в редакцию.
Получили ли мое последнее письмо, которое должно было пойти к Вам (тем путем, каким Вы в мае отправляли мне письма и литературу) на прошлой неделе? Там было, между прочим, письмо Татьяне Яковл[евне] от Влад[имира] Никол[аевича Розанова]. Если она не получила, могу сообщить, что Влад[имир] Николаевич (как и мой брат Левицкий) получил по процессу смертный приговор с заменой концентрац[ионным] лагерем до конца гражд[анской] войны. Пока попытки добиться того, чтобы «принудительная работа» выполнялась им на службе в каком-нибудь учреждении с возвращением лишь на ночь в тюрьму (это обычно разрешается), успехом не увенчались, но это не безнадежно. Пока что он избавился от тяжелых работ, устроившись как фельдшер. Сидится там неплохо, и об его питании достаточно заботятся.
Политически процесс оставил плохое впечатление. В. Н. и другие правые социалисты оказались в «борьбе за демократию» запутанными в такую реакционную компанию, что трудно было представить себе самую возможность чего-либо подобного. Жму руку, надеюсь все же вскоре сделать это буквально. Всем привет.
Ю. Мартов
Посылаю Вам сведения о нашем разгроме. Может быть, и это как информационный материал будет иметь поучительное значение в данный момент. Или еще нельзя таких фактов оглашать?
Письмо П. Б. Аксельроду, 29 сентября 1920 г
Дорогой Павел Борисович!
Ну вот я и за границей, в Ревеле, и с первых дней испытываю некоторое разочарование. Оказалось, что мы в России совсем идиллически представляли себе такую вещь, как поездку за границу. Я думал, что приеду в Ревель и через 3–4 дня двину дальше, в Германию. На деле оказалось, что современная Европа придумала столько препятствий для передвижения по ней, что путешествие обращается в длительный процесс скачки через барьеры. Я здесь уже 5-й день, но до сих пор сделал только первые шаги по получению германской визы и раньше четырех дней мне консул не обещает ответа. Затем идет расстройство пароходного сообщения: и уже получив визу, я буду счастлив, если через неделю окажется пароход на Штеттин. Если же нет, то надо ехать на Стокгольм и оттуда в Берлин. На всякий случай телеграфировал Брантингу[381] с просьбой распорядиться о даче мне шведской визы. Но путь на Швецию еще – и много – дороже, чем прямой путь, а уж этот последний стоит чудовищные деньги – 1400 (!!) германских марок (т. е. на наши советские деньги примерно 100 000 рублей). А путь на Швецию еще на 1000 марок больше. Сюда не входит уплата за визы и за телеграммы в министерства, которые отправляются на мой счет. Но это все пустяки, у меня денег хватит, но эти непредвиденные задержки сорвали мою первую миссию, заключавшуюся по соглашению с Дитманом и Криспином в том, чтобы принять еще участие в предсъездовской дискуссии по вопросу о III Интернационале