Химеры. Самуил Лурье

      – Атас! – шипит Бенволио. – Клянусь моей головой, сюда идут Капулетти.

      – Клянусь моей пяткой, – улыбается Меркуцио (до чего же он хорош!), – мне это совершенно безразлично.

      Отчасти жаль, что это не последняя его фраза.

      Тут, конечно, на площади возникают Тибальт и другие.

      Тибальт у нас, как известно, несимпатичный. Один Шекспир знает почему. А я, например, ничем, кроме как воздействием гипноза, объяснить даже самому себе не умею. Мы видим этого юношу в третий раз, и в предыдущие два он вел себя ничуть не хуже никого из прочих молодых дворян.

      (Все-таки это фантастика. Ведь нет никакого Тибальта. Есть 23 неполные строки русского пятистопного ямба, в них 120 слов, плюс-минус два-три союза, два-три предлога. И эта горстка печатных знаков вынуждает меня обращаться с ней – и считаться – как с так называемым живым человеком.

      См. у Льва Толстого: «“Откройте, – говорил я таким хвалителям, – где хотите или где придется Шекспира, – и вы увидите, что не найдете никогда подряд десять строчек понятных, естественных, свойственных лицу, которое их говорит, и производящих художественное впечатление” (опыт этот может сделать всякий)».

      Насчет художественного впечатления – не спорю, поскольку не знаю, что это. Но драматической техникой Шекспир владел – дай бог, только не обижайтесь, каждому. И вот Тибальт, например, – если произвести над ним предлагаемый Вами опыт, – окажется нисколько не мертвей, чем, допустим, я. И, может быть даже, – чем Вы, глубокоуважаемый Л. Н.)

      В первой сцене: увидав, что трое чужих рубятся с двумя нашими, причем на одном из троих – кольчуга, тогда как на остальных – кожаные (в лучшем случае) латы или просто нагрудники, – разве вы, не говоря уж – Меркуцио или Парис (насчет Ромео – я не совсем уверен), не бросились бы очертя голову в бой?