Самозванец и гибельный младенец. Станислав Казимирович Росовецкий
на невысказанный вопрос. – Хочет хозяйке угодить. Думает, что если приударил за Анфиской, она с него за постой не возьмет. Однако не на таковскую напал, певунчик-резвунчик!
– А что ж он дальше не едет, если лях проезжий? – спросил малый уже во дворе.
– Да потом, потом все узнаешь, не до того сейчас! Дров надо нарубить, чтобы тебя, дикаря, отмыть, воды натаскать! Да ты топор в руках держал ли когда-нибудь?
Следующие два часа запомнились Бессонке на всю жизнь. Когда в бане плеснул уже раздетый Спирька квасу на раскаленные камни, горячий пар исподтишка так ударил по пареньку, что он с воплем выскочил наружу. А как злой, как черт, мойщик принялся охаживать его березовым веником, тогда уже Спирька вылетел из бани, головой дверцу открывая, а за ним и веник. Опять пришлось несчастному слуге на конце мочала начинать сначала. Мыльный корень едва не выел Бессонке глаза – да всех бед и не упомнишь! Одна стрижка оказалась не мучительной, особенно после того, как Спирька подточил ножницы и они перестали дергать за волосы. Хотя сидеть голому на бревне, с горшком на голове да еще обсыпанным собственными волосами – такого и врагу не пожелаешь!
Под конец мытья Спирька уж и не ругался больше, а только укоризненно, взглядом загнанной лани, посматривал на дикаря. Не выдержал только в кладовой, когда Бессонко, одетый уже в простую белую рубаху и такие же домотканые штаны, потянулся к сваленному в угол оружию:
– Не про тебя честь!
Оскалился паренек, но ни слова в ответ. Ему, названному сыну Лесного хозяина, положено было поддерживать уважение к себе, поэтому вступать в перекоры со слугою, да еще таким плюгавым, как Спирька, не годилось.
Ближе к самой корчме, когда цепь позволила, бросилась к ним Найда. Слабо виляя хвостом, она заново обнюхала Бессонка и взглянула не него недоуменно. «И ты вроде, и не ты», – прочитал он в собачьих карих глазах и сам к себе принюхался. Да, состав запахов, его окружавших в мире, сильно изменился: Бессонко не слышал теперь своей собственной вони, точнее почти не слышал: резкий запах дыма и мокрых березовых веток ее, слабую, забивал. Тело его гудело, звенело, даже болело кое-где, да только не чесалось, не зудело привычно. Волосы на голове сделались невесомыми, и даже глаза, после того, как прошла резь от мыльной пены, стали лучше видеть. Там же, где ноги его соприкасались при ходьбе, кожей части бедер сверху, он испытывал странные, однако очень приятные ощущения.
«Это я», – проурчал он Найде и кивнул головой Спирьке. Тот ухватил его за руку и показал узловатым пальцем на странное сооружение – будку с крышей наверху и дверью со стороны корчмы, однако открытую в сторону леса.
– Что за хрень?
– Это нужник, парень, – свысока объяснил Спирька и обстоятельно рассказал, что и как там следует делать. А поскольку Бессонко воззрился на него недоверчиво, пришлось слуге, снова объяснив, самому показать.
– Ладно, теперь к хозяйке пошли.
Опять поднялись они на второе жилье. Только теперь Спирька миновал первую дверь, и подумал Бессонко, что они идут в комнату, откуда по-прежнему