Жатва. Сборник повестей и рассказов. Ольга Хомич-Журавлёва
тёмно-зелёный коридор и множество дверей, за которыми одномоментно проходило несколько десятков операций. Ильмере стало немного жутко – это сколько каждый день, каждый час операций по извлечению опухолей?! Там, за стенами больницы, она даже представить себе не могла подобных ужасающе-грандиозных масштабов болезни… А может быть в стране эпидемия, но о ней молчат?.. «Надо репортаж написать – рак наступает», —подал робкий голос в смятённом мозгу журналист.
Из дверей то и дело выскальзывал персонал и, с почти беззвучным шуршанием прошмыгнув мимо, исчезал – то в проёмах дверей, то в темноте коридора. Было ощущение, что люди просто растворялись в воздухе.
Ильмера смотрела в потолок, думая о разном – и о том, что операционный этаж гораздо выше остальных, хотя с улицы все этажи одинаковые, и что ремонт здесь не делали, пожалуй, со сталинских времён, а может и с дореволюционных, и о прошлом…
Вся её жизнь проносилась мимо – воспоминания обрывками вспыхивали и гасли, и отчего-то все они были безрадостными, словно ничего хорошего в её жизни и не было – все самые неудачные моменты жизни, словно с укоризной указывали ей – не успела, не сказала, не помогла, не смолчала, не… не… не…
Казалось, Ильмера лежала вечность в мрачном коридоре. Но вот ближайшие двери открылись, и каталка въехала в операционную, затем крепкие руки санитарок, словно неживой груз, переложили её на железные пластины операционного стола, резко пронзившие голое тело ледяным холодом металла. И даже простынёй не накрыли…
Ильмера ощутила, что она перестала быть человеком, которым была ещё секунду назад, там, за дверями.
Значит она теперь – просто мясо, лежащее на разделочной доске… Просто мясо…
Юркая, безликая медсестра крошечного роста сделала первый укол. Теперь мозг журналистки, попавшей в совершенно иной мир, с беспристрастностью исследователя констатировал каждую деталь происходящего. Он с изумлением отмечал, что стены и потолок зала… раздвинулись. Потолок стал высоченным прозрачным куполом, сквозь который было видно глубоко черное звёздное небо… но ведь сейчас день! Стены с громадными витражными окнами резко исказились, и теперь вместо гладкой поверхности они представляли собой грубо обработанные наросты – можно было подумать, что стены просто обляпали кусками глины, а затем закрасили зелёной краской.
Зашёл анестезиолог, сел в изголовье операционного стола, зажал голову Ильмеры металлическими зажимами. Кто-то в это время бесцеремонно пристегнул к столу её ноги, и, раскинув руки в стороны – на запястьях застегнул металлические же наручники.
«Распяли меня как на кресте… Почему так жестоко-то? Словно я заключённая в каземате».
Развернулась от соседнего столика с несколькими шприцами и медицинскими приборами медсестра – громадная, как гренадёр, сжала руку у локтя и одним выверенным движением с хрустом вогнала толстую иглу в запястье, выше