Болотная революция. Алексей Сахнин
участники (и я в их числе) считали, что остров между Москвой-рекой и Обводным каналом, на котором расположена Болотная площадь, стал символом внутренней слабости, ограниченности этого движения, его будущей неудачи. Но история сложилась так, как сложилась. Сегодня всем сторонникам перемен в России стоит внимательно изучать историю болотного движения, потому что в ней содержатся многие ответы на наши вопросы о будущем. В том числе и о том, какую стратегию должны избирать активисты гражданских движений, сторонники оппозиции и просто неравнодушные граждане в следующий раз, когда судьба страны будет решаться на улицах и площадях. А в том, что такой момент настанет, я лично нисколько не сомневаюсь.
Когда-то, в 2007 г., выступая на форуме своих сторонников, Владимир Путин неодобрительно высказался о склонности сотрудников НКО «шакалить у иностранных посольств». Подразумевалось, что именно в этих учреждениях активисты гражданского общества и их лидеры пропитываются антироссийским духом и получают инструкции по развалу России. Однако путинская критика «шакалящих» отразилась не только на экологах и правозащитниках, традиционно получавших гранты на свою работу у международных организаций. В числе пострадавших оказались и многие исследователи.
По мере реализации «реформ» система отечественной науки все сильнее погружалась в кризис. Ограниченные ресурсы традиционных научных учреждений, академических и университетских организаций были недостаточны для обеспечения реализации многих исследовательских программ. Поэтому часть исследователей пыталась выживать, получая на свои изыскания гранты от разных иностранных фондов. Зачастую формой организации подобных проектов служили некоммерческие организации. Негласный запрет «шакалить» очень многих такой возможности лишил.
Чтобы предотвратить или, по крайней мере, снизить недовольство со стороны пострадавших, российские власти создали несколько программ для финансирования исследовательских проектов, реализуемых в третьем секторе. В первую очередь это касалось социологии и других гуманитарных дисциплин. Ряд лояльных Кремлю организаций превратились в дистрибьюторов бюджетных денег, выделяемых ученым и активистам на их исследования. Не берусь судить, насколько эффективной оказалась эта система. Но в той части, в которой я с нею сталкивался, могу сказать, что коррупция и цензура не были в ее рамках тотальными.
Разумеется, была коррупционная составляющая. Некоторые исследовательские заявки были заранее обречены на успех, вне зависимости от их качества, поскольку их подавали близкие к властям организации. С другой стороны, часть денег распределялась между реальными независимыми исследовательскими коллективами. Так же и с цензурой. Если среди авторов заявки были какие-то уж слишком известные своей оппозиционностью люди, с громким именем (но без протекции наверху), их проект могли отклонить, не глядя на его эпистемологическую ценность. С другой стороны, были примеры, когда исследователи