Внесите тела. Хилари Мантел
Кристоф, – мы входим, а она усики выщипывает. Старухи все так делают.
Для Кристофа бывшая королева – старая карга. Он думает: а ведь Екатерина примерно моя сверстница. Однако к женщинам время немилосердней, особенно к тем, кому Бог дал много детей и почти всех забрал.
Робко подходит священник – тихонький старичок. Предлагает показать церковь и ее святыни.
– Вы, должно быть… – Он мысленно пробегает глазами список. – Уильям Лорд?
– Э… нет…
Какой-то другой Уильям. Следует долгое объяснение.
– Не важно, – обрывает он. – Лишь бы ваш епископ знал, кто вы такой.
Перед ними святой Эдмунд, человек с пятью сотнями пальцев; святой изящно тянет носок, как будто танцует.
– Поднимите-ка фонарь, – говорит он. – Там кто, русалка?
– Да, милорд. – Священник испуганно хмурится. – А что, нельзя? Надо убрать?
Он улыбается:
– Просто я подумал, что она далековато от моря.
– Рыбой разит! – хохочет Кристоф.
– Простите мальчишку. Он не поэт.
Священник несмело улыбается. На дубовой перегородке святая Анна наставляет по книге свою дочь, Деву Марию; Архангел Михаил рубит ятаганом дьявола, обвившего ему ноги.
– Вы к королеве, сэр? Я хотел сказать, – поправляется священник, – к леди Екатерине?
Он думает: старик понятия не имеет, кто я. Какой-то королевский посланник. Может, Чарльз Брэндон, герцог Суффолк. Или Томас Говард, герцог Норфолк. Оба они в свое время испытали на Екатерине весь свой скудный арсенал убеждений и угроз.
Он не называет своего имени, но оставляет пожертвование. Священник держит деньги в руке, будто согревает.
– Вы простите мою оговорку, милорд? Когда я неверно назвал леди Екатерину? Клянусь, я не имел в виду ничего дурного. Здесь в глуши трудно уследить за всеми переменами. Пока мы уясним одно письмо из Лондона, приходит другое, и там все иначе.
– Нам всем непросто. – Он пожимает плечами. – Вы молитесь за королеву Анну каждое воскресенье?
– Конечно, милорд.
– И что на это говорят ваши прихожане?
– Поймите, сэр, они люди простые, – виновато говорит священник. – Я и не слушаю, что они говорят. – И тут же торопливо добавляет: – Но они все глубоко преданы королю. Глубоко преданы.
– Не сомневаюсь. Сделайте милость, помяните в это воскресенье усопшего Тома Вулси.
Покойного кардинала? По лицу священника видно, как ворочаются старческие мозги. Гость явно не Томас Говард и не Чарльз Брэндон; если при них упомянуть Вулси, они плюнут тебе под ноги.
Когда он выходит из церкви и садится на лошадь, уже темно, в воздухе плывут редкие снежинки. День был долгий, одежда тяжело давит на плечи. Он не верит, что мертвым нужны наши молитвы, однако всякий, читавший Библию, как он, знает: наш Бог – своенравный Бог. Всегда невредно подстелить соломки. Когда с дороги ярким всполохом взмыл вальдшнеп, сердце на миг оборвалось и застучало сильнее. Птица упорхнула в лес, сделалась серой, а он ощущал каждый удар в груди, как взмах крыльев.
Они