Между двумя романами. Владимир Дудинцев
Бориса Николаевича. Был он какой-то особенный: большой, с доброй улыбкой, всегда готовый к шутке, но в то же время чувствовалась в нем и грусть. Любил с В. Д. петь русские песни. Как затянет: «Летят у-утки, летят у-утки и два гю-уся!» – Володя подхватит, но дядик Борик: «Стоп! Дудик, не так бодро, мягче, ласковее». И снова затягивает – и в самом деле выходило задушевно. Ездили они вместе, да еще с пасынком Бориса Николаевича, Юрой, на рыбалку и охоту. И там любил он пошутить. Капнет водки или вина на муравьиную кучу и говорит: «Гляди-ка, Дудик, все полегли. Ах, алкоголики!» Или ночью у костра завыл однажды волком. И глядят: ломая кусты, бежит к ним одинокий охотник: «Слышите, недалеко прибылые (волчата) воют!» Жил Борис Николаевич в том самом доме, который описан в «Не хлебом единым», где жил Бусько. Дом этот сохранился со времен пожара Москвы. Зимой, как ни топили «голландку», температура в комнатах выше 12 градусов не поднималась. Но дядик Борик любил этот дом, любил сидеть у окна и наблюдать вечерний арбатский двор. Когда дом пошел под снос и они с женой получили новую чистенькую двухкомнатную квартиру на окраине, дядик Борик загрустил. Тем более что чертежный станок не помещался на новом месте. Пришлось от него отказаться. И все больше стала донимать его грусть. А тут еще стал он болеть, боялся оказаться обузой для семьи. И однажды он купил плохонькое ружье – чтобы оставить свое прекрасное охотничье ружье тому самому Юре, которого он считал своим сыном, – и из него застрелился.)
Частым гостем бывал у нас многоплановый изобретатель Сердюк – он любил увозить меня на машине в лес «дышать ионизированным воздухом» – его слова. Добрый друг семьи – Кочегаров, изобретатель шахтного парашюта. С ним конфликтовал Павлов, отстаивал свой шахтный парашют. Очень экспансивная натура. Говорили, что он устроил в кабинете министра большой скандал. Запустил у него на столе свою модель, а тот не оценил, отверг. Однажды Павлов устроил в институте, где был отвергнут его парашют, такую штуку: стоят в ожидании лифта важные чиновники, беседуют. И вдруг проносится ничем не закрепленная кабина лифта, а в ней Павлов и его верная жена. Чиновники похолодели, и тут сработал парашют, и кабина замерла. Парашют так и не был принят.
Изобретатель Холодный (в романе Бусько) разливал у нас на скатерти спирт, поджигал спичкой и тут же щелчком по насыпанному в ладони порошку тушил пламя. И, конечно, Викторов, изобретатель тех самых труб, из-за которых идет спор в романе.
Но черты Дмитрия Алексеевича – это, как говорится, типическое в типических обстоятельствах. Тут есть от каждого, с кем столкнула меня судьба. А может быть, и от автора тоже.
Они несли мне свои документы, дневники, рассказывали массу интереснейших эпизодов из своей жизни. Это все я записывал, а документы складывал в большущий короб из-под папирос. Вот так я складывал-складывал, а потом однажды выложил все эти бумаги. Разобрался в них – и увидел, что тут скрыто некое новое произведение, какого я еще не писал: большое, уже напрямую организованное самими событиями, отраженными