На что способны женщины. Джеймс Хедли Чейз
ючительно в открытое окно моих недорогих апартаментов, от восхода солнца и до самого заката сливались в бесконечный монотонный вой. В качестве приюта для глубоких мыслей эта комната могла поспорить разве что с головой хлыща из третьесортного водевиля.
Из-за этого всю умственную деятельность мне приходилось переносить на темное время суток; вот и последние пять ночей я провел здесь в одиночестве, поигрывая мускулами собственных мозгов и тщетно пытаясь нащупать тропинку из окружавшего меня болота. Но теперь-то уж я действительно попал, и я знал это. Тропинок не было. Чтобы прийти к такому блестящему выводу, мне понадобилась пара ночных заседаний, после чего и стало окончательно ясно, что пора сматывать удочки и завязывать здесь со всеми делами.
Этот вывод явился в десять минут двенадцатого жаркой июльской ночи, ровно через восемнадцать месяцев с той поры, как я появился в Сан-Луис-Бич. Заключение, теперь уже принятое, требовало выпить, и, пока я изучал на свет свою офисную бутыль, убеждаясь, что она пуста, так же как и карманы моих брюк, на лестнице раздались шаги.
Другие конторы – ни на моем, ни на нижних этажах – по ночам не работали. Все они закрывались около шести и находились в таком состоянии до девяти утра. Я да мыши оставались единственными обитателями всего здания, и от неожиданного скрипа ступеней мои соседи бросились по своим щелям. Единственными, кто еще навещал меня в течение последнего месяца, были копы. Не похоже было, чтобы лейтенант полиции Редферн заявился в такое время, хотя, конечно, никогда не знаешь наверное. За Редферном случаются непонятные выходки, и его запросто могла озарить идея немедленно избавиться от меня. Я нравился ему не больше, чем гремучие змеи, – возможно, даже меньше, – и для него в порядке вещей было бы вышвырнуть меня из города в двенадцатом часу ночи.
Шаги были уже в коридоре. В них не было спешки: медленная, размеренная походка, несущая на себе порядочную массу.
Я нащупал в кармане жилета ствол, потом чиркнул спичкой и зажег лампу. Это был последний ствол, и я берег его как раз для такого случая.
Свет из коридора проникал в комнату через матовую стеклянную дверь. Настольная лампа ярко освещала наваленные под ней бумаги, но остальная часть крысиной дыры оставалась в темноте. Тяжелые шаги остановились перед дверью, бросив на ее светлый прямоугольник внушительную тень. Тень была действительно огромна. Плечи полностью загораживали освещенный проем; над тыквообразной головой возвышалась шляпа вроде тех, что носили ребята ножа и топора в те времена, когда я еще пешком ходил под стол.
Невидимые пальцы повернули ручку, дверь отворилась, и я тут же направил на нее свет настольной лампы.
Человек в дверном проеме смахивал на двухтонный грузовик. Он был толст, широк, с круглым, шарообразным лицом, кожа на котором с трудом удерживала тяжелые складки жира. Расчесанные черные усы торчали под носом, словно клюв осьминога, а маленькие черные глазки глядели на меня поверх двух горных жировых хребтов. Ему могло быть лет пятьдесят, не больше. Как и все полные люди, он мучался от тяжелой одышки. Конец его широкой черной шляпы задел за косяк, и, чтобы внести свое гигантское тело в контору, ему пришлось наклонить голову. Стоячий воротник венчал его длинный, плотно сидящий плащ, а ноги были упакованы в безупречно отполированные ботинки с подошвой в добрых полтора дюйма.
– Мистер Джексон? – Его голос звучал скрипуче и неуклюже тонко. Совсем не то, чего бы вы ожидали от туши объемом в баррель на ногах, которые должны были быть каждая толщиной в дерево, чтобы носить все это.
Я кивнул.
– Мистер Флойд Джексон?
Я снова кивнул.
– А! – Восклицание вырвалось вместе с неровным выдохом. Он продвинулся внутрь комнаты, захлопнув спиной дверь. – Моя карточка, мистер Джексон. – И он бросил на стол визитку. Мы двое, да письменный стол занимали почти все пространство комнаты, а оставшийся воздух, казалось, вихрями кружился от его дыхания.
Без малейшего движения я взглянул на карточку. Она не говорила мне ничего, кроме его имени. Ни адреса, ни кто он такой. Всего два слова: «Корнелиус Гормэн».
Пока я смотрел на карточку, он подвинул себе стул. Стул был старый и прочный, но и тот вздрогнул, когда он разместил на нем свою задницу. Когда он сел, свободного места стало чуть больше – ненамного, но ветер в комнате более-менее улегся.
Он сложил свои жирные руки на конце трости. Бриллиант, не так сильно уступавший в размерах дверной ручке, засверкал на его мизинце, словно маяк. Корнелиус Гормэн мог притворяться, но деньги у него были. Я чуял их, а у меня очень острое обоняние, когда дело доходит до денег.
– Я расспрашивал о вас, мистер Джексон, – сказал он, изучая меня своими крошечными глазками. – Я слышал, что вы действительно заслуживаете внимания.
В свой последний визит лейтенант Редферн говорил мне примерно о том же, правда, в более грубых выражениях.
Я ничего не сказал на это, выжидая и удивляясь, как же много он разведал обо мне.
– Мне сказали, что вы хитры и изворотливы; очень, очень изворотливы и скользки, – продолжал он своим скрипучим