Взлетают голуби. Мелинда Абони
и орехи, отвечаю я, корица, настаивает Номи, орехи, отвечаю я, прорехи! Не сговариваясь, мы начинаем с ней одну из наших любимых игр, бросаем друг другу слова, которые в конце или в начале созвучны, со стрехи, мы уже знаем, что последует – сосульки, вступает мамика, свистульки, кастрюльки, откликается Номи, но отец уже забрался в бункер, как мы с Номи это называем, он выдвигает нижнюю челюсть, ощеривает золотые передние зубы, кажется, что они, зубы, начищены до блеска, пару раз нам удавалось таким образом отвлечь внимание отца – стулья, говорю я, увы, сейчас это не помогает. Не видя и не слыша нас, он поднимает руку с полным стаканом, словно это не стакан, а факел; за здоровье Нандора! – восклицает он, за четвертое августа восьмидесятого, и, выпив палинку одним глотком, со стуком ставит стакан на стол, не хотите со мной чокнуться, спрашивает он нас, свадьба моего племянника – это для вас не причина, чтобы выпить со мной хотя бы полрюмки?
Мы с Номи молчим, елозим на своих стульях, мы заняты одним и тем же: ищем какой-нибудь убедительный повод, чтобы встать и исчезнуть, мы не хотим видеть, как отец угрюмо сидит в своем бункере, никого не подпуская к себе, ой, мне пописать надо, говорит Номи, я с тобой, и мы с Номи беремся за руки, матушка сурово смотрит на нас, мол, оставайтесь на месте, но мы совсем этого не хотим, мы уже в дверях, когда слышим, как мамика все еще спокойным голосом говорит: ты только смотри не упейся на свадьбе у Нандора; когда мы в саду у мамики заглядываем сквозь щели забора в соседний двор, Номи спрашивает: как ты думаешь, это надолго?
Я думаю, не надолго: меньше чем через час бутылка опустеет и голова отца упадет на стол, клятвы и проклятия утонут в палинке и отец погрузится в блаженный сон без сновидений, так, во всяком случае, думает матушка, она говорит, что отец, когда пьет палинку без меры, избавляется от своих наваждений, от каких таких наваждений, спросили мы с Номи однажды, когда в новогодний вечер отец, еще до полуночи, напился чуть не до беспамятства. Это все из-за прошлого, отвечает матушка, из-за истории. Как это, из-за какой такой истории? – и тут матушка на некоторое время замолкает, словно услышала один из тех детских вопросов, на которые вряд ли можно дать ответ, вроде: а что находится с другой стороны Солнца? Или: почему у нас в саду нет реки? Коммунисты погубили его жизнь, говорит матушка таким голосом, какого мы от нее никогда еще не слышали, но отец это сам вам расскажет, когда вы станете побольше. Побольше – это когда? Когда придет время, может, через несколько лет, вы тогда все лучше поймете.
Мы вылезаем из машины, матушка берет отца под руку, мы с Номи с двух сторон цепляемся за мамику, каблуки наших туфель стучат по камням, которыми выложен тротуар; наши платья уже пообмялись и почти не шуршат; воздух так раскален, что я говорю Номи: смотри-ка, небо совсем белое; да, но какое-то грязно-белое, отвечает Номи; мы подстраиваемся под неторопливые, размеренные шаги мамики, а когда мы поворачиваем за угол, отец бросает на нас косой взгляд и говорит: глядите-ка, почетный караул уже на месте; перед домом дяди