Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965. Ивлин Во
Засим в постель.
Олимпия,
пятница, 7 января 1927 года
Проснувшись, обнаружил, что ощущение величия исчезло, а вот удовольствие осталось. Отель большой, но совсем ветхий. Мне подали французский кофе и лепешку, и я отправился в музей. Он тоже почти что лежит в руинах. Этот музей, а также и настоящие руины, протянувшиеся на километры по склону горы, курирует всего один человек. Работа у него, казалось бы, не сложная, однако мое появление его, судя по всему, не обрадовало. В музее много очень интересных скульптур, и я их разглядывал до самого обеда. Обед и на этот раз был превосходен. После обеда ходил смотреть Гермеса Праксителя (или, как называет его Р., – Праксилита), которого держат в специальном сарае на бетонной подставке, за серой плюшевой занавеской и за которым надзирает деревенский дурачок. Пракситель великолепен, и я нисколько не жалею, что приехал сюда специально ради него. Потом погулял среди коз и оливковых деревьев, дважды неудачно наведался на почту в надежде получить от Аластера телеграмму относительно его дальнейших планов и вернулся в отель.
Сегодня вечером ожидается приезд некоей американки, в связи с чем молодой человек в бабочке весь день провел на рынке в Пиргосе. Не исключено, что Аластер приедет сегодня – хотя вряд ли.
Завтра опять пускаюсь в путь. Успеть бы на пароход – отходит в Бриндизи в пять утра в воскресенье.
Олимпия – Бриндизи,
суббота, 8 января 1927 года
Аластер не приехал. Американка оказалась одинокой старой девой, совершающей трехнедельное путешествие по Греции. Выкрикивала проклятия в адрес американских туристов. Я уехал после обеда. Глухонемой мальчик отнес мой чемодан на станцию и почему-то не захотел взять деньги; пришлось отдать ему завалявшийся в кармане перочинный нож. Дорога в Патрас, если б не веселые, несуразные «americanos», была бы очень тягостной. На каждой станции все пассажиры выходят из вагонов и пускаются в разговоры, потом звонит колокол, кондуктор трубит в трубу, паровоз свистит, и тут все принимаются что-то наперебой кричать, снова прощаться, а поезд тем временем отползает от перрона с черепашьей скоростью. В Патрасе на ужин у меня был плохой, зато дешевый табльдот. Услужливый портье в отеле с кем-то договорился, что мой чемодан отнесут на пристань и предупредят о приходе парохода. Меня одолел безумный переводчик, изъяснялся он на каком-то никому не ведомом языке. Чтобы от него отделаться, пришлось его напоить. Уходя, пообещал на чудовищной смеси французского и английского, что пароход «приедет за мной в кинотеатр». Этого не случилось, но все прошло гладко: я уже преодолел три четверти превосходного немецкого фильма «Пожар», когда за мной пришли и отвели на пароход. Преодолев паспортные препоны, я поднялся на палубу и отыскал пустую каюту во втором классе. Пароход невелик и конечно же грязен, но в любом случае лучше, чем тот, на котором я плыл в Итэа.
Бриндизи – Рим,
понедельник, 10 января 1927 года
В поезде; до Рима час. В Бриндизи приплыли