Ватерлиния (сборник). Александр Громов
хорошо, – кивнул Менигон. – Ты молодец. А то у меня там пай, было бы жалко. Ну, что смотришь? Существует старая проверенная истина: не пытается устроиться сам только тот, кого и без того все устраивает, а где ты таких в Редуте видел? Я – не видел. И перестань пялить глаза, эка невидаль – пай… Хочешь, похлопочу и за тебя, если имеешь наличные. Так, мол, и так, есть хороший человек, не болтливый, ценимый начальством, то да се, но в глубине души лопух, потому что считает себя неудачником, надо бы порадеть такому… А?
– Я подумаю, – сказал Шабан. Он не был готов к тому, что снова придется стискивать зубы. Однако пришлось.
Менигон скорчил гримасу.
– Подумаю, подумаю… О чем тут думать? Соглашайся, пока я еще здесь. Поздно же будет.
– Ты все-таки улетаешь? – спросил Шабан.
– Не «все-таки», а именно улетаю. Как только «Юкон» выпустят, так и отчалю. А ты что думал?
– Я думал, в тебе больше совести.
– Я и сам так думал, – сказал Менигон. – Но ошибался.
– Дрянь ты, – выдавил Шабан, уже не сдерживаясь. – Грибник. Шкура.
– Будь осторожнее, – говорил Менигон. Он не слушал и не собирался слушать, и это было оскорбительно. – Держись Позднякова и по возможности не высовывайся. Что-то должно произойти, и очень скоро. Может быть, завтра. Может быть, это уже началось. Будь внимательнее. Уже что-то должно быть заметно, какие-то глубинные токи, ведь никогда не бывало так, чтобы никто ничего не заметил. Отправляйся в разведку, отсидись там. Между нами: держись подальше от Коммуны. Анклаву конец, так им нужно. А на Живоглота плюнь…
– Гад, – сказал Шабан, давя кнопку. – Холуй барский. Эксперт.
Винтовой коридор был покинут, и Менигон немедленно начал пошатываться и уцепился за стену. Утвердив себя прямо, он посмотрел на Шабана долгим взглядом, и Шабан понял, что Менигон прощается. И на мгновение ему показалось, что в этих очень правдоподобно осоловевших глазах промелькнуло что-то не совсем обычное, что-то вроде гордости учеником и тоскливого сожаления о чем-то несбывшемся, но промелькнуло только на мгновение – и глаза снова потухли и стали бессмысленными. Нет, показалось. Конечно, показалось. Ладно хоть отстал, и то благо. Сворачивая в свой коридор, Шабан видел, как Менигон, увязавшись за чьей-то семенящей вдоль стены моделью, шатаясь и размахивая руками сильнее прежнего, пытается ее поймать во вратарском броске и бубнит ей: «Цып-цып-цып…» Клоун. А ведь почти национальный герой, человек-легенда, впервые подтвердивший существование радиоактивного горизонта. Из тех, о ком поется: «Славой героев…», чье имя впоследствии войдет в школьные учебники, да так, пожалуй, что будущие дети Прокны вообразят себе серьезного ученого, спокойного и вдумчивого дядю, а не разведчика, потного и пыльного, сплошь и рядом озабоченного тем, как остаться в живых, и только. Он убивал, и его убивали. Он убивал лучше и потому выжил. Это жизнь, в этом обязательное условие существования на Прокне, и дети, повзрослев, поймут. И сделают свои выводы, поэтому из кого-то из них вырастет второй Винсент Менигон, а из кого-то – второй Юстин Мант-Лахвиц. Хорошо, что