Крысолов. Михаил Ахманов
– почти пустую, если не считать колченогого столика с газовой плитой, двух табуретов и полки с разбросанными по ней кастрюлями, тарелками и сковородками – щедро заливал полуденный солнечный свет. Тени оконных переплетов рисовались на желтом дощатом полу четкими прямоугольниками, и в самом большом из них, скорчившись на боку, нелепо вывернув шею и выбросив правую руку за голову, лежал мой бывший сосед Сергей Арнатов. Мертвый, с черной дырой в виске, уткнувшись носом в черное пятно засохшей крови.
Лежал он здесь давно, и смрадный дух накатил на меня, заставив остановиться на пороге.
Шока, однако, не было. Я привычен к виду трупов. Нервы у меня крепкие, ростом и силой бог не обидел, и потому в скудные студенческие времена мне доводилось прирабатывать, в морге Третьей Городской. Не каждый день, но уж, во всяком случае, не реже, чем на Ленинградской товарной. На станции обычно разгружали лес, а в морге приходилось ворочать покойников, обмывать их, перекладывать с каталок на столы, где их обряжали либо вскрывали – словом, подсобничать прозектору «от и до». Не самая лучшая, но и не самая худшая из работ, какими мне приходилось заниматься; вдобавок она изгоняет мистические надежды на бессмертие, на опыте подтверждая, что из праха мы вышли и, несомненно, обратимся в прах.
Правда, в Третьей Городской я имел дело с чужими трупами, а этот, вытянувший руку будто в мольбе или для защиты, был мне хорошо знаком. Был… Это слово, отнесенное к человеку, который помнился мне здоровым и живым, резануло внезапной болью. Затем я подумал о Машутке, огляделся в поисках детских вещей, не обнаружил ничего и, осторожно обогнув Сергея, направился в дом.
Единственная комната была перерыта, но – к облегчению и счастью! – ни игрушек, ни Машиных платьев тут не наблюдалось. В шкафу и на самодельном книжном стеллаже явно что-то искали, как на веранде в разгромленной кухонной полке. Постельное белье и книги выброшены на пол, шкаф отодвинут, одеяло содрано с тахты и вместе с подушкой, матрасом и одеждой Сергея валяется в углу, пакля в бревенчатых стенах кое-где повыдергана, стол перевернут, а стулья разбиты в щепки; перед печкой-голландкой – груда золы: значит, шарили в печке и дымоходе. «Возможно, – подумал я, – искали похищенный миллион?.. Или сколько там слямзил Сергей в своем банке?.. Может, остроносый меня не обманывал?.. Насчет авизо, цветных металлов и оптических стекол?..»
Все, что я наблюдал сейчас, напоминало работу суровых подельщиков, весьма недовольных своим партнером. Компаньонов, которых надули, от коих скрылись в карельские чащи, стиснув в клювике заветный миллион. Но они, эти подельщики, шустрые парни, произвели оперативный розыск, добрались до партнера и клювика и свернули его набок вместе с шеей… А потом принялись искать.
Вот тут-то и получалась неувязка! Зачем искать, если партнер-обманщик вычислен и изловлен? Не проще ли спросить? Само собой, с пристрастием, с битьем по ребрам, резекцией ушей и поджиганием конечностей. Спросить, выпытать, забрать свое законное, а уж потом…
Я