Полное собрание сочинений. Том 10. Война и мир. Том второй. Лев Толстой
– Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: «Je vous aime?» все повторял он сам себе. И повторив десятый раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galère?[6] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофей, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытою книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство, – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diadème[7] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительною улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что́? Что́ вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что́ я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что́ это за дуэль? Что́ вы хотели этим доказать! Что́? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что́ вам скажут. Вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по-французски, с своею грубою точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что́ же вы этим доказали? Что́ вы доказали этою дуэлью? То, что вы дурак, que vous êtes un sot, так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтоб я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я
[но за каким чортом понесло его на эту галеру?]
диадемою