Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты. Лев Толстой
пробылъ до вечера. Вечеромъ же Смльковъ вернулся къ себ въ номеръ вмст съ Любкой. И тутъ то между тремя подсудимыми состоялось соглашеніе о томъ, чтобы опоить купца, съ тмъ чтобы онъ не хватился своихъ денегъ.
У Симона были капли опіума, оставшіяся посл больной госпожи. Симонъ внесъ ихъ въ номеръ купца и поручилъ Любви влить ему ихъ въ вино. Купецъ былъ ужъ очень пьянъ и требовалъ, чтобы Любка передъ нимъ танцовала. Тогда Евфимія сказала: «выпить надо». И тогда то Любка, по показанію Евфиміи, налила въ стаканъ капли и поднесла Смлькову. Смльковъ выпилъ и очень скоро посл этого упалъ на диванъ и заснулъ. Тогда Симонъ вытащилъ у него бумажникъ, взявъ73 деньги, часы и, давъ перстень Масловой, услалъ ее домой. Маслова, вернувшись домой, была сильно пьяна и хвасталась подареннымъ ей перстнемъ. Хозяинъ, увидавъ дорогой перстень, купилъ eго у Любки за 10 рублей и понесъ оцнить. Перстень оказался дорогимъ, и оцнщикъ, узнавъ о томъ, отъ кого полученъ перстень, донесъ полиціи. Въ полиціи же уже производилось дознаніе о скоропостижно умершемъ Смльков.
Первое подозрніе пало на проститутку Маслову. Она же оговорила Симона и Евфимію, которые при слдствіи сознались, а потомъ стали упорно отказываться.
Таково было содержаніе обвинительнаго акта. Нехлюдовъ внимательно слушалъ, ужасаясь той страшной дикости нравовъ, которая выражалась этимъ обвинительнымъ актомъ, и, какъ всегда, безсознательно чувствуя свое неизмримое превосходство надъ той средой, въ которой все это могло происходить.
Уныло звучалъ картавящій на р голосъ секретаря.
Когда онъ дошелъ до мста, въ которомъ сказано было, что купецъ Смльковъ, очевидно получившій особенное пристрастіе къ двушк, прозываемой Любкой, послалъ ее съ ключомъ въ свой номеръ, Нехлюдовъ взглянулъ на подсудимую Маслову. Въ это же самое время Маслова, какъ будто польщенная тмъ, что она возбудила такое чувство въ купц, подняла глаза и взглянула на чтеца и потомъ перевела взглядъ на присяжныхъ и скользнула имъ по лицу Нехлюдова. И вдругъ въ голов Нехлюдова точно щелкнуло и лопнуло что то. Воспоминаніе, копошившееся гд то далеко внизу за другими впечатлніями, вдругъ нашло себ дорогу и выплыло наружу. Катюша! вспомнилъ онъ. Тетеньки Марьи Ивановны Катюша. И онъ, удерживая дыханіе, сталъ всматриваться въ подсудимую. Она опять сидла, опустивъ голову. Лобъ, волоса, носъ. Но эта старая, больная. Но въ это время подсудимая опять подняла голову и еще разъ взглянула изподлобья на чтеца и вздохнула. «Да нтъ, этого не можетъ быть!» говорилъ самъ себ Нехлюдовъ и въ тоже время чувствовалъ, что не могло быть никакого сомннія. Это была она. Это была Катюша, та самая Катюша, которую онъ одно время страстно платонически любилъ, на которой хотлъ жениться и которую потомъ соблазнилъ